Отпускаю руку Джеза и вглядываюсь в его лицо. Темноватая кожа, наверное, досталась парню от отца, французского алжирца. Квадратный подбородок чуть выпирает, щетина мягкая, можно сказать, воздушная, черные точечки под кожей. Провожу по ней губами — и едва ощущаю. Будто Себ вернулся. Мой нос — у его шеи. Улавливаю запахи дыма и мужского пота. Чувствую холмы и долины тела Джеза сквозь рубашку.
Насладившись досыта, я должна заняться делами. Утром — субботний визит к маме (пропущу — ничего хорошего не будет). Если поехать прямо сейчас, скорее всего, вернусь до того, как Джез проснется. Парень спит крепко и, если я что-то понимаю в подростках, встанет поздно. Минутку любуюсь, как мальчик ворочается, устраиваясь поудобнее. Затем неохотно выскальзываю из комнаты.
* * *
Еще неделю назад землю укрывал белый ковер. В тот день я сквозь ограду дома престарелых заметила группку подснежников, белеющих в кружке уже свободной от снега травы. От яркости их склоненных головок на фоне нежданной зелени перехватило дыхание, и я поспешила домой за фотоаппаратом. Но вернулась уже затемно, а на следующий день снег сменила слякоть. Я даже испугалась, что потеря волшебного мгновения помутит мой рассудок. Нужно быть готовой бороться с этим. Сожаления сверлят душу и погружают меня в бездну уныния.
До дома престарелых, где живет мама, десять минут на автобусе. Она переселилась туда, как только осознала, что не в силах держать в порядке Дом у реки, когда ее рассудок и тело стали все неохотнее повиноваться. Я спешу через коридор по мягкой ковровой дорожке, стараясь не вдыхать ползущий из комнат кухонный чад. Из десятого номера появляется Макс. У него тоже тут мать, и мы с ним вроде как приятели. Приветственно машет рукой, отвечаю тем же. Интересно, думает мой знакомый о том, что я не замужем? Хочет ли узнать поближе? Может, пофлиртовать с этим парнем было бы и здорово, но у меня есть Грег. Муж. Что бы это ни значило.
— Вот твоя газета и немного джина. — Протягиваю матери пакет, где, помимо прочего, еще подгузники, о которых мы всегда деликатно умалчиваем.
Быстро касаюсь губами ее похожих на пух одуванчика волос. Необходимость склониться, чтобы поцеловать родительницу — эту некогда деятельную женщину ростом на полголовы выше меня, — расстраивает. Когда я переступаю порог, старушка не здоровается, а отворачивается и спрашивает, буду ли я кофе. И через секунду начинает рассказывать о других постояльцах заведения:
