— Как у вас, — спугнул он его, — в ваших Западных Европах?
Тот вздрогнул. Они пожали друг другу руки. Приятель с улыбочкой показал на раскрытый номер газеты.
— Совершенно исключительный экземпляр. Орган партии социалистов-революционеров.
— Значит сокращенно: эсэров, — сказал Крапивин, для того чтобы что-нибудь сказать, и без интереса наклонился над газетой. На него глянули:
«Большевики враги свободы и русского народа».
«Ленин — родственник генерала Людендорфа по женской линии…»
«Коммунисты, которые заодно с помещиками».
Крапивин выпрямился. Он зевнул, стараясь скрыть от приятеля зевок ладонью.
— С каких пор вы ударились в политику. С тех пор, как я вас помню, вы были аполитичны.
— Кто вам сказал, что я ударился в политику. Просто я интересуюсь некоторыми вещами. Совершенно исключительный материал. Не правда ли? Статьи, разоблачающие рабоче-крестьянский режим.
— И ничего они не разоблачают, ваши статьи. — Крапивин зевнул вторично, на этот раз явно. — И никого и ничего. Это «арабские сказки». И, как всякие сказки, их забавно читать.
— Я ничего не могу понять, — удивился приятель. — Как же так? Выходит — мы поменялись местами. Вы — за. Я против.
— Ха-ха! — Крапивин громко захохотал бутафорским смехом. — Хо-хо! Я — за них. Я — за большевиков. Я — комсомолец. Крапивин, видите ли, член комсомола с 1915 года. Хо-хо-хо! Вы, коллега, высказываете иногда остроумные вещи. Хо! Однако хватит. Я пришел к вам сообщить одну интересную… Хо-хо! Нет, скажите правду — вы серьезно меня приняли за этого, как их, за сменившего вехи. Хо! Хо! Я вам расскажу одну историю.
Внезапно над ними нависли рыжие усы длинного библиотекаря. Раздался каркающий голос.
— Гражданин, здесь нельзя ни шуметь, ни разговаривать.
— В читальне никого, кроме нас и вас, нет. Кому мы мешаем?
— Гражданин, здесь нельзя разговаривать и шуметь.
— Я охотно вам верю, — сказал Крапивин и нахально прищурился. — Но я одного не могу понять. Будьте любезны объяснить.
— Что?
— Кто вас сделал?
— Как так? — удивился библиотекарь.
— Для чего, — повторил Крапивин, — и зачем?
— Знаете, гражданин, — наконец понял тот, — вы нахал.
— Здесь нельзя ни шуметь, ни разговаривать — передразнили они его и вышли из читальни.
— Я хочу вам сообщить, — начал Крапивин, — нечто такое, что повернет нашу жизнь. Мы снова будем подниматься (до сих пор мы спускались) по лестнице. По лестнице судьбы. Я сообщил, и раскаиваюсь, свою мысль Замирайлову. Он отказался. Разумеется, он поступил как трус и семит. Я не сомневаюсь, что он еврей, этот Замирайлов. Видите ли, его восстановили в правах студента. Он учится. Мне рассказывали — ему помогла… эта, с которой он одно время крутил… Ну знаете, этакая стриженая комсомолочка.
