* * *
На диване валялись два дряхлых пистолета. Шпага, похожая на шпагу не больше, чем на кухонный нож, лежала на коленях Крапивина. Остальные вещи, находившиеся в комнате, не заслуживали внимания.
— Я утверждаю — можете соглашаться или не соглашаться — пистолет — пережиток! Пистолет — архаизм! В нем есть нечто от оперы, от пошленького романа из тех, что в наше время читают только извозчики. Другое дело — шпага. Студенты Европы, члены различных студенческих корпораций, немецкие студенты дерутся только на шпагах. Кроме того, шпага — необходимая часть парадного костюма всякого подлинного студента. В Западной Европе…
— Ах, когда вы оставите в покое Западную Европу, — сказал с раздражением Крапивин. — Я буду драться тем оружием, которое предпочтет мой противник. Он пишет, — Крапивин достал из бокового кармана тужурки записку; написанную на оборотной стороне стипендиальной анкеты. Он прочел ее вслух: — «Я принимаю вызов. Выбор оружия с вашего разрешения принадлежит мне. Я уже его выбрал. Поединок состоится сегодня в семь часов вечера в актовом зале. О предоставлении помещения позабочусь я сам».
— Странная записка для коммуниста. Ведь это же анекдот. Если вы расскажете кому-нибудь, вам не поверят. Дуэль в 1923 году с коммунистом, комиссаром университета, в актовом зале! Нет, вам не поверят.
— Я и сам плохо верю. Признаюсь, никак не ожидал, что он примет вызов. Я написал ему записку, где вызывал его на поединок в пылу аффекта. Я сам чувствовал во всем этом нечто бутафорское, что-то театральное. Ну, коли он согласился, мне на руку.
— В руку или в ногу — хотите сказать. А что, если не в руку и не в ногу, а в лоб. Ваш комиссар может оказаться первоклассным стрелком. Шпагу. Послушайте моего совета: шпагу. Она вас не выдаст.
Крапивин, скосив глаза, посмотрел на шпагу. Затем, сделав брезгливый жест, он передал ее собеседнику.
— Возьмите вашу линейку. Я буду драться тем оружием, которое мне предложит, которое мне предложит…
— А если ваш противник предложит вам шпагу?
Крапивин вскочил с места, взглянул в окно. Он смотрел точно на полотно. Он ничего не увидел. Внезапный страх выступил у него на теле. Страх материализовался. Он приобрел вид гусиной кожи. То был озноб и жар одновременно. На минуту Крапивину отчетливо представился скелет — не труп, это было не так ужасно, а именно скелет, стоявший в окне биологического кабинета. Ужас боли, ужас смерти были ничем перед ужасом стать скелетом, превратиться в экспонат номер такой-то, в модель человека, на которой учатся студентки, перебирая, ощупывая каждую косточку.
