— Не волнуйся, Пру. Я никому не скажу.
— Мне бы хотелось ему понравиться, — чуть не задохнулась от смущения сестра. — Я хочу сделать так, чтобы мужчина смотрел на меня и… страстно желал меня. Я мечтаю быть такой, как любая другая женщина, за которой ухаживают, которую любят.
Да. Честити была хорошо знакома боль, сквозившая в этом признании. Она могла подписаться под каждым словом — и наконец-то отважилась сознаться себе в этом. Надо же, а ведь до сего момента Честити не понимала, что сестра чувствует то же самое, что и она. Оказывается, та же тоска, что мучила Честити, отчаянно глодала и Пру. Оставалось только гадать, терзались ли подобными мыслями Мерси и Мэри.
— Всего один раз, — еле слышно произнесла Пру, — я хотела бы быть… нормальной.
— О, Пру… — Честити никак не удавалось подобрать верные слова, которые развеяли бы печали сестры. Да и как она могла сделать это, если сама ощущала то же самое, боялась того же самого? Помедлив, она сказала: — Это случится. У нас будет нормальная жизнь. Такая же жизнь, как у других женщин.
И все же они не были обычными. Ни одна из них. Все четверо были предназначены для чего-то особенного, иного, нежели жизнь благовоспитанной леди.
— У нас высшее предназначение, — напомнила сестре Честити. — Со временем мы узнаем, какова цель нашего существования. Если этот мужчина — твоя судьба, все сложится замечательно, не так ли? Пруденс всегда считала, как и сама Честити, что их жизни и судьбы — не их собственные. Что их жизненные пути предопределены с момента зачатия. Если верить тому, что им говорили — а Честити в это верила, — то они наделены магической силой фей. А если уж дело касалось этих фей, ничто не могло быть нормальным по определению.
Вот и сейчас все казалось необычным. Сестер не покидало чувство, словно тогда, прогуливаясь по Гластонбери в канун Белтейна, что-то вытянуло их из долгой спячки. Пробудило, казалось бы, совершенно безобидными событиями — случайными встречами с темным красивым незнакомцем, заговорившим с ними посреди дорожки, и ослепительным золотистым богом, скакавшим на лошади. Эти ситуации, не таившие на первый взгляд опасности и двусмысленности, умело прятались под личиной невинности, но — Честити это точно знала — стоило сорвать эту добродетельную маску, как на свет божий показалось бы нечто совершенно иное.
Да, все изменилось в тот день. Размышляя о тех историях, на ум напрашивался лишь один вывод: развернувшиеся в канун Белтейна события никоим образом не были случайными. В этот день Честити и ее сестры были разбужены чем-то неизвестным, тем, чему и имени-то не знали.
