Оглядываться и раздумывать некогда. Вместе с Виктором помогаю Власову взвалить бесчувственное тело немца на плечи и машу рукой: «Отходить!» Все бегут вниз, к проволочным заграждениям, а я каким-то шестым чувством заставляю себя задержаться на бруствере. Слышу, как ребята отставили рогатку с проволокой и зашумели вниз, к перешейку. А в траншее все ближе и отчетливее стучат сапоги бегущих солдат. Бросаю в обе стороны по гранате и кубарем лечу с бруствера. Заграждение уже не помеха, и я со всех ног бегу к перешейку — благо сапоги легкие, а годы молодые.
Не добежал. И к счастью. На перешейке огненной стеной встают разрывы. Стучат комья, земли, камни, осколки. Резко забираю вправо и с ходу бросаюсь в темную холодную воду озера.
Сгоряча плыть легко, но вот начала намокать гимнастерка, погасли пузыри маскхалата, остыло тело, а ноги и руки стали деревянными. Спадает напряжение, и приходит дьявольская усталость, когда становится безразлично, что плыть, что не плыть. Замечаю, что вода вокруг нет-нет да и запенится строчками. Значит, немцы стреляют и по озеру.
И когда у меня уже не оставалось сил плыть, нога больно ударяется о камень на дне. Началась отмель. Но я не поднимаюсь, а, распластавшись в воде, перебираю руками по дну, как это делают не умеющие плавать. Так безопаснее.
И вдруг меня кто-то дергает за правую пятку. Стопа в сапоге теплеет, и я догадываюсь, что ранен.
Выбравшись на берег, определяю, что могу двигаться, если не наступать на пятку. Снять сапог и перевязать рану не решился: немцы продолжали минометный обстрел нейтральной полосы по квадратам.
Озябшему, мокрому, да еще с дыркой в ноге, мне одному в темноте среди разрывов ой как невесело. Стиснув зубы и прихрамывая, иду в сторону сопки Расохинской и вскоре разыскиваю условное место сбора. Здесь, под скалой, весь взвод. Нет лишь разведчика Михаила Сырина. Все живы и здоровы, если не считать двух легких осколочных ранений в группе прикрытия и моей пятки. Тут же пленный немец. Разведчики блаженствуют над кружками горячего чая: его сберегли для нас в термосах девчата-снайперы и Дима Дорофеев.
Мое появление не вызвало особой радости или удивления. Все посчитали, что так оно и должно быть, а мой связной, Ромахин, даже ухом не повел, продолжал рассказывать:
— Очухался он на Серегиной спине и заегозил — не хочется в плен. Мы конечно, его на ножки и толкаем: топай, гад, сам, мы тебе не лошади, да пошибче. Упирается фриц, головой крутит. Тут я его для воспитания в озерко. А вид держу — что утопить собираюсь. Искупался он, голубчик, и всю дорогу — хоть запрягай.
