Шарлотта слушала, почти не перебивая; лишь один раз заметила, что имя Флоренс Айвори упоминали на собрании, однако она так ничего и не узнала о ней, кроме того, что эта женщина является объектом презрения или жалости, она так и не разобралась. Когда Питт закончил, времени на обсуждение уже не осталось, он и так опаздывал, зато на душе полегчало, хотя ничего не изменилось и на него не снизошло никакое озарение.
Однако когда Питт шагал по мокрому тротуару к главной улице, где можно было поймать кэб, его вдруг охватило настоятельнейшее желание отвезти Шарлотту в какое-нибудь красивое и интересное место, достойное того, чтобы она долго хранила воспоминания об этой поездке и могла противопоставлять их воспоминаниям Эмили. Только вот, как он ни напрягал свое воображение, он так и не смог придумать, на какие средства все это осуществить.
После его ухода Шарлотта несколько минут размышляла о Флоренс Айвори, о ее утрате и гневе, а потом отодвинула эту тему в сторону и вскрыла письмо. Оно было отправлено из Венеции.
Моя дражайшая Шарлотта!
Ну и путешествие! Оно было ужасно долгим и ужасно шумным. Некая мадам Шарль из Парижа говорила не умолкая и ржала, как испуганная лошадь. Только бы больше не слышать ее голос! Я так устала, я была такая грязная, что когда я добралась сюда, я едва не макала. В темноте меня довезли до гостиницы, и я мечтала только об одном: смыть с себя сажу и копоть, прежде чем лечь в постель, и спать целую неделю.
Но наступило утро, и оно было волшебным! Я открыла глаза и увидела, как блики света складываются в затейливый узор и скользят по изысканному потолку.
А потом я услышала красивейший на земле звук — мужской голос, просто ангельский, он плыл в утреннем воздухе и даже, кажется, повторялся эхом.
Я подскочила, забыв, что я в ночной сорочке, что у меня растрепаны волосы, ни капельки не заботясь о там, как я выгляжу или что подумает обо мне Джек, и побежала к большому окну в толстенной, почти в два фута, стене и выглянула.
Вода! Шарлотта, вода была повсюду! Зеленая и похожая на зеркало, она плескалась под самой стеной. Если бы я высунулась чуть дальше, то упала бы в воду, а до нее не больше десяти футов! А узор из света, что я увидела на потолке, — это были отблески от ряби на воде.
Певший мужчина, стройный, как кипарис, стоял в лодке и греб то ли шестом, то ли веслом, я так и не поняла. Его тело изгибалось, когда лодка качалась, и он пел, охваченный искренней радостью, приветствуя прекрасный день. Джек говорит, что он поет за деньги от туристов, но я отказываюсь верить ему. Я бы тоже пела от радости, если бы таким же сияющим утром плыла по каналу.
