Антери, сын Лапландии | страница 3



Само электричество вырабатывалось на силовых установках, приводимых в движение водой, и чтобы получать его много и непрерывно круглый год, требовалось много воды. Вот для чего нужно было водохранилище — оно служило как бы складом больших запасов воды.

— Это хорошо, — сказал тогда Антери. — По мне, так пусть будет хоть два водохранилища.

— Их и будет два, — ответил отец. — Одно — водохранилище Локка, другое — Портипахта, и их свяжет друг с другом канал.

— Наша школа перестанет существовать, — сказал учитель. — Место, на котором она стоит, и все другие здешние места, вся деревня уйдет под воду. Это произойдет через несколько лет.

Антери учился тогда в первом классе и решил, что это неправда. Он спросил у матери и, так как не мог поверить и ей, спросил наконец у отца и дедушки.

— Учитель прав, — сказал отец. — Вся деревня уйдет под воду.

— И наш дом тоже? — допытывался Антери.

— И наш дом тоже. Но до этого мы переберемся в другое место, — сказал отец.

— А я никуда не поеду, — сказал дедушка.

— Уехать придется…

Так прошел год, другой. Отец получил работу на постройке плотины, Антери ходил в школу. Все шло как будто по-прежнему и даже лучше, чем прежде, потому что отец хорошо зарабатывал и от этого выигрывала вся семья: они покупали новую одежду и ели вкусно и сытно. Антери обзавелся новыми шикарными лыжами и спускался на них по крутым горкам с обрыва, над которым стоял его дом, — так делали соседские ребятишки каждый на своем участке, а иногда все вместе. Взрослые мужчины работали кто в оленьей тайге, кто на лесоразработках, а многие на стройке плотины; матери ходили за скотом, стряпали, стирали и чинили одежду. И все-таки что-то изменилось, изменилось каким-то необъяснимым образом. Словно невидимая грозная туча нависла над жилищами и занятиями людей. Иногда тень ее омрачала лоб матери или отца, и они, прервав какое-нибудь дело, словно в забытьи, смотрели в пространство, где и смотреть-то не на что было. А иной раз туча нависала над какой-нибудь горкой для катания на лыжах или на санях, и тогда затихали крики, смолкал смех. Обрывался восторг, только что бушевавший в детских сердцах, маленькие лыжники и человечки с санями расходились по домам, и им казалось, что и лыжи не скользят, и санки вдруг стало тяжело тащить.

А по ночам выли собаки. Вероятно, собаки выли всегда, особенно в полнолуние, но старые люди говорили, что теперь они воют больше, чем прежде, и по-другому. Это было страшно — не собачий вой сам по себе, а то, что старые люди приписывали ему какое-то значение.