Беда, которую предвидел Микеланджело, не миновала флорентийцев. Второго августа 1530 г. Малатеста Бальони изменил. Двенадцатого Флоренция капитулировала, и император передал город в руки папского комиссара Баччо Валори. Начались казни. Особенно много жертв было в первые дни, когда победители дали волю своей мстительной ярости. Лучшие друзья Микеланджело – Баттиста делла Палла и другие – первыми сложили свои головы. Микеланджело якобы спрятался в колокольне церкви Сан-Никколо-олтр'Арно, на окраине города. У него были все основания бояться за свею жизнь: прошел слух, будто он собирался снести дворец Медичи. Тем не менее Климент VII по-прежнему к нему благоволил. Если верить Себастьяно дель Пьомбо, он был очень огорчен поведением Микеланджело во время осады, однако лишь пожимал плечами и говорил: «Микеланджело не прав; я не сделал ему ничего худого».[185]
Когда каратели, наконец, пресытились казнями, Климент VII написал во Флоренцию; он велит разыскать Микеланджело и добавляет, что, если художник согласится продолжать работу над гробницами Медичи, к нему надлежит отнестись со всем подобающим уважением.[186]
Микеланджело покинул свое убежище и снова принялся за работу во славу тех самых Медичи, против которых он только что сражался. Больше того, злосчастный скульптор согласился изваять «Аполлона, вынимающего стрелу из колчана»[187] для Баччо Валори, который был убийцей его друга Баттиста делла Палла и служил орудием многих злодеяний римского папы. А вскоре он отречется и от флорентийских изгнанников.[188] Прискорбная слабость: великий человек вынужден ценою бесчестья спасать свои творческие замыслы от грубого произвола силы, которая могла в любую минуту его растоптать! Недаром посвятил он остаток дней своих строительству беспримерного памятника апостолу Петру: как и Петр, он, вероятно, не раз плакал, заслышав пение петуха.
Вынужденный лицемерить, угождать ненавистному Валори, прославлять ничем не примечательного Лоренцо, герцога Урбинского, Микеланджело еле сдерживал душившие его стыд и боль. Только в работе находит он забвенье и вкладывает в нее всю свою неистовую жажду небытия.[189] Не статую Медичи изваял он, а свое отчаяние! Когда ему указывали на отсутствие портретного сходства его скульптур с Джулиано и Лоренцо Медичи, он высокомерно отвечал: «Кто это заметит через десять веков?» Один олицетворяет у него Действие, другой – Мысль, а дополняющие общий замысел аллегории цоколя – «День» и «Ночь», «Заря» и «Вечер» – говорят о тягостном бремени жизни и презрении к окружающему миру. Эти бессмертные символы человеческой скорби были завершены в 1531 г.
