- Где... розетка?
- Вон там, - показал я в угол рядом с библиотекой, потому что во второй розетке торчал шнур настольной лампы.
Он приблизился к книжным стеллажам и с величайшей осторожностью поставил аппарат на пол. Затем высвободил из путаницы проводов шнур и сунул его в розетку.
Присев на корточки у аппарата, он начал крутить рукоятку, щелкать тумблерами, вскоре комнату заполнил приятный певучий гул. Неожиданно на лице Мольтериса выступил страх; он приблизил лицо к одной из ламп, которая в отличие от других по-прежнему была темной. Он слегка прижал ее в гнезде пальцем, а когда ничего не изменилось, поспешно выворачивая карманы, отыскал отвертку, кусок провода, плоскогубцы и, опустившись перед аппаратом на колени, принялся лихорадочно, хотя и с преувеличенной осторожностью, возиться с его внутренностями.
Ослепшая было лампа неожиданно заполнилась розовым свечением. Мольтерис, который, как могло показаться, совершенно забыл о том, где находится, с глубоким вздохом удовлетворения засунул инструменты в карман, привстал и сказал совершенно спокойно:
- Тихий, это машина времени.
Я молчал. Не знаю, чувствуете ли вы, насколько деликатной и трудной была моя задача. Изобретатели вроде него - создавшие элексир вечной жизни, электронный предсказатель будущего или, как в этом случае, машину времени - сталкиваются с поразительной недоверчивостью, пытаясь посвятить кого-либо в тайну своего изобретения. Они отягощены подозрительностью, везде видят издевки, они боятся других людей и одновременно тянутся к ним, потому что знают, что без их помощи не обойтись. Сознавая это, они вынуждены сохранять в подобные моменты необычайную осторожность.
Впрочем, что бы я ему ни ответил, это все равно было бы плохо воспринято. Думаю, что если бы я сказал: "О, это необыкновенно, неужели вы действительно изобрели машину времени?", он наверняка бросился бы на меня с кулаками.
- Да, - сказал он, вызывающе засунув обе руки в карманы брюк, - это машина времени. Машина, предназначенная для путешествий во времени, понимаете?
Я кивнул головой, стараясь, чтобы это не выглядело как насмешка. Его натиск рассыпался в пыль, он стушевался. Несколько секунд выражение лица у него было довольно глуповатым. Оно было просто измученным. Покрасневшие глаза свидетельствовали о бесчисленных ночах, проведенных в бодрствовании, веки припухли. По случаю визита ко мне он побрился, однако у ушей и под нижней губой щетина оставалась: как бы в знак того, что брился он быстро и нетерпеливо, об этом говорил также и черный пластырек на шее.
