Теперь о нашей группе. Нет, Гумилев совсем не походил на медиума. Он был очень живой и, пользуясь В<ашим> словарем, «конкретный». На редкость некрасивый, косой — «разноглазый», как он говорил, — и на редкость обаятельный. С удивительным, не похожим на человеческий, голосом, глухим и все же звучным, уходящим куда-то в нёбо (или в небо?). Раз увидев Гумилева, его уже нельзя было забыть. Но медиумического в нем не было ничего. Он был настолько живой и жизненный, что когда он говорил: «Когда я умру», я всегда перебивала его: «Но вы никогда не умрете». Что, конечно, не служит доказательством моего тогдашнего ума. Впрочем, у меня и сейчас еще много всяческих таких заскоков — значит, я и с годами вряд ли поумнела…
Теперь обо мне — на фотографии. Ну, откуда «уже тогда фатальные черты»? Никакой фатальности во мне, слава Богу, и помину не было и нет. «Рыжая в зеленом платье». Одним словом — вроде первой любви Гейне, рыжей, зеленоглазой дочери палача. Должна Вас разочаровать — у меня волосы светлые — рыжеватые —
Как кольца огневеющей змеи,
И твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза
[80].
Все это литература. Фатальных зеленых платьев я на себе что-то тоже не припомню.
Насчет «кошачести» тоже вряд ли правильно. Правда, Гумилев находил во мне сходство с рысью и даже написал мне в альбом — вот каким вздором занимался «Великий Поэт»! — не странно ли, не смешно ли:
Природе девушки подобны,
Ветрам и птицам, злись, не злись.
Но я, заслыша шаг твой дробный,
Чутьем улавливаю рысь.
Порою ты — по-детски кротко —
Не на меня глядя, а в круг —
Напоминаешь зимородка,
Готового лететь на юг.
И ты не веришь, дорогая,
Что на снегу и при луне
Похожа ты на горностая —
Как видите, это зоологическая мадригальная тоже литература. Я тут ни при чем. И, как видите, «продукция невысокая». Но если хотите, можете сообщить эту «штучку» Струве, любителю Гумилева. У меня, кстати, их еще не мало, таких рифмованных приятностей Гумилева. Вот, например, — для того же Струве — надпись на книге Ане Энгельгардт[82], второй его жены:
Об Анне чудесной, пленительной Анне
Я долгие годы мечтаю без сна,
Прелестных прелестней, желанных желанней
Кажется, напечатано уже. Но есть и другие, инедитные[84]. И даже длинные «студийные стихи». Не знаю, как на Ваш вкус, а я не в восторге от таких мадригальностей. Напишите реакцию Струве. Видите, я зла не помню. Какая уж тут «фатальность» — одна доброта и доброжелательство ко всем на свете. Кстати, в нескольких строках обо мне Струве умудрился сделать уйму ошибок, как, впрочем, и в маленьком отрезке литературной петербургской жизни, свидетельницей которой я была. Даже о столь любимом им Гумилеве. Но passons
