— Приск, четыре шага вперед! — распорядился Рефий.
Воин, побледневший, однако сохранявший внешнее спокойствие, повиновался.
— Кру-угом!
Приск молодцевато развернулся.
И рухнул, пораженный точным ударом сзади.
— Он жив, — мягким голосом сообщил Рефий стражникам. — Но коль скоро я велю держать рот на замке, то шутки в сторону и сомнения побоку. Он жив, и подохнет чуть позже. Неважно, как именно. Скажу одно: лучше быть сожженным заживо или брошенным на растерзание своре собак. Все уяснили?
Ошеломленная стража замешкалась с ответом.
— Все уяснили?! — рявкнул Рефий таким голосом, что эхо докатилось до Зала Дельфинов.
— Так точно! — грянул дружный, слаженный рев.
— То-то, — наставительно буркнул начальник. — Гета, Геликон! Подберите эту сволочь и волоките куда скажу.
Но, прежде нежели скомандовать «разойдись», Рефий обвел притихшее каре пронзительным взглядом.
— Молчание — золото. И в переносном смысле, и в прямом... Караулу — по местам, остальным — отдыхать. Вы, двое, за мной...
Царь Идоменей в это время бросал якоря у песчаного Пил оса, приветствуемый радостными кликами толпы, собравшейся на берегу. Ахейцы были друзьями и союзниками критян.
А Рефий, тщательно отобрав десяток надежных людей (следовало все-таки обеспечить государыне Известное разнообразие), потолковал с каждым наедине, разъяснил грядущие выгоды и преимущества, припугнул для порядка (это смахивало на чистое излишество — участь Приска, исчезнувшего бесследно, служила вполне достаточным назиданием) и подробно изложил пожелание Арсинои.
Равно как и собственные.
Ибо нежданно-негаданно убедился: вид повелительницы, извивающейся и бьющейся под натиском нескольких дюжих молодцов, пьянит и возбуждает сильней наикрепчайшего вина.
Уж таким он уродился, начальник дворцовой стражи Рефий.
Античные боги ему судьи.
* * *
И без того нелегкая задача этруска десятикратно осложнялась дополнительным указанием, недвусмысленным и строгим.
Арсиноя начисто возбраняла без крайней, последней необходимости убивать или увечить кого бы то ни было на берегу, с которого умыкают пленницу. И отнюдь не потому, что государыне претило бессмысленное кровопролитие — хотя и это играло известную роль, — но под стрелу, копье, клинок или кулек могли подвернуться возлюбленный, муж, отец или брат похищаемой.
А ополоумевшие от горя, затаившие лютую злобу, алчущие отомстить за близких либо друзей, наложницы Арсиное вовсе не требовались.
По столь же, если не более, понятной причине запрещалось увозить женщин, успевших обзавестись детьми.
