Впрочем, вынужден отметить: минутное Идоменеево раздражение надолго отпечатлелось в истории острова Крит и учинило множество крупных и мелких неприятностей всему Эгейскому архипелагу.
Такова история.
Ничего не попишешь.
Пуля, не вовремя угодившая в пятку, заставляет гениального полководца проиграть заведомо выгодную битву[26], а другая пуля, выпущенная дрожащей, прыгающей рукой прыщавого, полоумного юнца, чинит миллионы смертей.[27] Первая весила граммов пятнадцать (кавалерийский карабин восемнадцатого века), вторая — приблизительно пять-шесть (малокалиберный револьвер века двадцатого).
Два никчемных свинцовых слиточка... Да что я, в самом-то деле! Слиточка? Паршивых, легковесных капель отвердевшего металла...
А сколько весит мимолетная гримаса?
Риторический вопрос. И проста мне его, дорогой читатель.
Конечно же, гримаса не весит ни грана, ни карата, ни пылинки.
Но может оказаться не легче свинца.
* * *
И пошло, и поехало, и сдвинулось, и поплыло, и понеслось на всех парусах.
Описывать воспоследовавшую сцену излишне: малоинтересно излагать бурную и весьма наивную перебранку двух подростков. Ограничимся упоминанием о том, что Арсиноя была от природы горда и самолюбива, Идоменей — упрям и вспыльчив (незаурядное умение сдерживаться и укрощать первый необузданный порыв пришло к царю-воину только многие годы спустя).
Вторая ночь венценосной пары оказалась предпоследней.
Ухищрения Элеаны, сделавшей все мыслимое и немыслимое, дабы скрыть и замять высочайший государственный раздор, составили бы предмет отдельной и не особенно тонкой книги. Скажем лишь: никто, кроме Алькандры и Ифтимы, — даже искушенная Аспазия, — не проведали истины. Тем паче, утолив первый отроческий жар, Идоменей столь самозабвенно отдался изучению воинской и мореходной науки под руководством опекуна Халка, что в изрядной степени утратил прежнюю свою неукротимость.
Сочтя безумные события предшествовавших суток заслуженной карой, которую ниспослал Апис провинившимся перед законом служительницам, Элеана стала блюсти вековые устои с утроенным рвением. Как и чем укротила она своенравную повелительницу, неведомо — государыня и верховная жрица беседовали при надежно запертых дверях, в маленьком покое, стенам которого начисто отсекли уши еще при постройке дворца.
Достоверно известно, что ни единожды впоследствии не преступила Арсиноя третьего основного уложения в открытую. Ни разу (не считая, разумеется, Сильвии, но читателю уже ведомы обстоятельства этого пикантного дела) не покусилась она соблазнить критянку.
