Покатился по траве.
Вскочил на ноги.
Локтях в шести от водоема стоял исполинский белоснежный бык. Чуть выгнутые, на манер маджайских[23] бумерангов, рога венчали тяжелую голову, стремились кверху и блистали в лучах луны чистейшим червонным золотом.
Животное не шевелилось.
— Ох!.. — вымолвил Эпей и услышал дробный стук собственных зубов.
Бык фыркнул опять, однако не проявил ни малейшей враждебности.
Несколько минут человек и зверь стояли, разглядывая друг друга; один — лениво, другой — ошарашенно. Затем великан вздохнул, тронулся с места, склонил морду и начал пить — правда, куда спокойнее и тише, нежели Эпей.
Детская сказка о златорогом олене всплыла в памяти мастера.
— Ты что, волшебный? — осведомился Эпей дрогнувшим голосом.
Бык невозмутимо продолжал наполнять утробу ключевой влагой.
— Заколдованный?
Бык испустил ветры, да так, что потревожил дремавшую где-то в роще нимфу Эхо.
Царский умелец разом пришел в себя.
— Здоров же ты, приятель, афедроном громыхать! — сообщил он животному. — Чисто перун Зевесов.
Не удостоивая Эпея вниманием, зверь повернулся, отошел прочь от мраморной поилки и грузно улегся наземь.
— И все-таки не понимаю, — задумчиво пробормотал мастер. — Жаловать вашего брата здесь жалуют, но...
Эпей осекся и чуть не хлопнул по лбу перепачканной ладонью.
— А! Гарпии побери, запамятовал! Праздник ведь! Ну, теперь понятно...
Тихо прядая ушами, бык постепенно смыкал тяжелеющие веки.
— Слушай, рожки золоченые, — объявил грек, — до утра неблизко, хлебнуть еще захочется, и не раз. Посему я прилягу рядышком и прикорну, а ты буянить не вздумай. Ибо, можно сказать, мы с тобою, говядина, братскую чашу распили. Уяснил, бугай?
Мастер осмотрелся, облюбовал самый раскидистый и гостеприимный дуб, клонивший нижние ветви наподобие парфянского шатра.
Ступил в хранительную тень листвы.
Помедлил.
Улыбнулся.
Потянулся, хрустнув суставами.
Протяжно, беззвучно зевнул.
И замер, позабыв захлопнуть рот.
Примерно в плетре к северу возникла цепочка блуждающих огней.
* * *
— Гестия Дельфийская, — почти беззвучно выдохнул опомнившийся Эпей, — укрой, убереги, упаси!.. Паллада эгидоносная, оборони!.. Феб-стреловержец... Эрмий крылоногий!..[24]
Низкое, протяжное мычание раскатилось по роще, достигло горного склона, отразилось и вернулось несколько мгновений спустя гулким отголоском. Эллин, и без того не знавший, какому богу молиться, перепугался окончательно.
Встревоженный бык заворочался, встал, опять заревел, колебля и возмущая недвижный ночной воздух, пристально глядя в сторону, откуда близились таинственные светочи. Он ударил по земле тяжким копытом, грозно всхрапнул. Потряс огромной, точно прибрежный валун, головой.
