Как часто стало случаться, в Петре вдруг объявился посторонний. Он был очень злым и ехидным, этот так не ко времени проявлявшийся судья. Петру очень хотелось жалеть себя, объяснять свои действия необходимостью, гордостью, независимостью, а судья во всем сомневался и трунил, трунил, натягивая и без того натянутые Петровы нервы. В чем он только не обвинял Петра: в зависти, в никчемности, в хлипкости и прямой ему противоположностью выдвигал Константина, Человека-Хозяина, Человека-Глыбу, который и по Луне будет, пожалуй, шагать уверенно, невозмутимо и расчетливо, как шагает по тайге. Закрыв глаза, покачиваясь из стороны в сторону, Петр неожиданно произнес длинное, нескладное ругательство. И так оно было неуместно здесь, среди вековой, нетронутой тайги, над степенным, несдающимся ключом, что Петр горько улыбнулся. Случайная и неяркая возникла мысль: наверное, именно тайга отучила ругаться раскольников. Здесь, в дебрях, все особое — люди, их отношения, даже слова. Нигде человек не бывает так незаметен и одинок, как в тайге и в пустыне. Вот он сидит на берегу реки. Подойдет кто-нибудь сзади, ударит — и в воду. А сам уйдет. Закон — тайга, прокурор — медведь. Завалит снегом следы, не найдешь. Да и кому надо — искать.
Петру стало жутко, он резко обернулся. Никого. Снег еще не коснулся таежной земли. Он пушит верхушки сосен и пробивается сквозь игольчатый заслон редкими, одинокими ватинками. Тайга приманивает теплом, мшистым хвойным ковром, ворсистым и скользким одновременно. И Петр вдруг чувствует, что замерз. Костер. Это не только тепло — это действие. Движение, занятость, какое-то разнообразие, лазейка в белой, бесконечной стене.
Валежник хрустит сухо, как выстрел. Из-под пружинистого игольчатого настила он выдирается с влажным, хлюпающим звуком.
Коробка спичек. У него она последняя. У Наташи — неизвестно, у Константина спички есть наверняка. А если и нет, не должен же Петр замерзать. Есть, нет — какое ему дело. К тому же — одна спичка. Нет, не одна. То ли дрожат руки, то ли отсырел коробок, три спички искрят, пыхают, но не загораются. Расстегнув телогрейку, Петр ожесточенно трет коробок о сукно лыжной куртки. Четвертая спичка горит полно и весело. И также весело занимается от нее костер. Огонь не бежит по сухому дереву, он охватывает всю кучу веток сразу, и яркие бездымные языки пламени, чуть покорчившись на верхнем слое сушняка, взметываются и танцуют страстный вихлястый танец.
