— Гадость какая получилась. Не сдержался, надо же…
Петр зашевелил руками, словно убеждался в незыблемости земли, приподнял голову. Помогая себе руками, встал на корточки.
— Слушай, прости, что так получилось. Честное слово, не хотел. Закон — тайга.
Взгляд Петра, до этого безразличный, вдруг осмыслился, словно только сейчас до него происшедшее дошло во всем своем невероятном объеме. Константин ждал ругани, хотел даже ее — в таких положениях с ней легче. Но Петр не ругался. Он поднялся медленно, словно убеждаясь в способности стоять, переступил с ноги на ногу и вдруг, обегая Наташу, огромными скачками помчался к палатке. Наташа, не пошевелившаяся, когда он пробежал рядом, вдруг побледнела и растерянно сказала:
— Ружье. — Видя, что Константин не двигается, она, торопя его, крикнула: — Ружье!.. Он же сейчас… выстрелит, Костенька!..
Метнулась к Константину, потом, словно запнувшись, повернулась и ринулась за Петром. Она бежала, отставая, неуклюже вскидывая ноги в тяжелых, на подковах ботинках. И не от стремительных зловещих скачков Петра, а именно от ее беспомощно-неуклюжего желания догнать, на Константина обрушилось предчувствие беды. Очень ясно увидел: в палатке справа, под Наташиным одеялом лежит двухстволка. Патроны в кармашке на брезентовой стенке. С этого очень ясного видения его действия стали предельно необходимыми и рассчитанными. Больше всего страшился, что опоздает. О себе он как-то не думал, боялся за Наташу. Когда летел к лагерю, с секунды на секунду ждал выстрела. Но было тихо и от того особенно жутко. Беда ведь и страшна своей внезапностью, потому что, даже когда и ждешь ее, она все-таки является вдруг. В ушах звенело от ожидания и тишины, поэтому, когда услышал истовый Наташин крик, не сразу разобрал слова и на миг, похолодев, приостановился.
— Петенька, Петюньчик… Успокойся, Петенька…
Обхватив Петра сзади, Наташа не давала ему разломить ружье. Петр пытался стряхнуть ее, но ружье, которое он держал в откинутой руке, мешало, и он беспомощно и смешно отбивался от цепких Наташиных объятий.
Настолько нелепа была эта сцена, настолько она не вписывалась в пейзаж спокойных раскидистых лиственниц, в сероватую зелень травы, в равнодушный рокот переката, что Константину стало смешно.
— Костя, ну, что же ты. У него же ружье. — Наташа повисла на Петре всей тяжестью. — Отбирай, чего же ты смотришь!
— Отпусти его. — Константином овладело веселое ожидание: как Петр выпутается из. этого балагана. Ружье не заряжено и зарядить его Константин, разумеется, помешает. Петр не может этого не понять, потому что псих с него уже спал. Константин видел это и по растерянному взгляду Петра и по движениям его, которые не были энергичными, и производил их Петр лишь потому, что, кроме этого, ему ничего не оставалось делать. Убежденный в этом, повторил нетерпеливо:
