– Мы заночуем в мануарии Суарси, – сказала Аньес жандармам. – Я распорядилась, чтобы вам приготовили циновки в службах и хорошо накормили.
Она снова увидит ферму с квадратными башнями, отремонтированными по приказу ее супруга. Аньес не могла понять, почему у нее все чаще возникало желание оказаться среди этих толстых неприветливых стен, в огромных ледяных комнатах, которые она некогда считала ужасными. Впрочем, воспоминания о прошлой жизни порой приобретают надуманную сладость. А ведь Аньес было так страшно за себя, своих дочерей и челядинцев. Она боялась, что неурожай, эпидемия, злой рок поставят их жизни под угрозу. Она трудилась, как вилланка, буквально вырывая у земли плоды, которыми они могли хотя бы немного насытиться. Но сейчас, едва Аньес входила в просторный двор, как сразу же испытывала облегчение. Все воспоминания о Клеманс были связаны с этим местом. Аньес перебирала их, когда осматривала службы, голубятню, расспрашивала людей, оставшихся в мануарии. Они проносились в ее памяти, как милые призраки, когда она спускалась к деревне Суарси, идя наугад по узеньким улочкам, вдоль которых теснились хижины. Улочки переплетались столь причудливым образом, что порой телеги, везущие сено, задевали крыши строений на очередном повороте. Как и многие другие мануарии, Суарси не имел права держать у себя оружие. В былые времена, когда король Англии еще не был объявлен врагом, хотя все постоянно боялись его, их могли спасти лишь неприметность и прочные стены. Этим и объяснялось, почему выбор пал на место, расположенное на возвышенности и окруженное лесом. Действительно, толстые крепостные стены, за которыми прятались крестьяне, сервы и мелкие ремесленники, спокойно и дерзко отразили не один натиск противника.
Как и надо было ожидать, в мысли молодой женщины вторглась Матильда. Но Аньес прогнала воспоминания об обольстительной улыбке, капризной мине, ревнивой зависти, ночном кошмаре. Насколько Аньес, несмотря на все свое беспокойство, привечала воспоминания о Клеманс, поскольку черпала в них силу и волю, настолько она вот уже в течение двух лет отторгала воспоминания о Матильде, своей старшей дочери, посеявшей в ней сожаление и непонимание. Аньес, узнав, что Матильда толкала их обеих, ее и Клеманс, в безжалостную пасть инквизиции и лгала без стыда и совести, хотела бы возненавидеть старшую дочь всей своей яростью, всем своим ужасом. Возможно, со временем ей это удастся. Однако уверенность в том, что она сама стала виновницей испорченности девочки, не давала Аньес покоя. Ведь несправедливо, когда мать постоянно отдает предпочтение одному из своих детей. А ведь так оно и было. Аньес была слишком честной, чтобы попытаться разубедить себя в этом. Смех, разговоры с Клеманс, когда девочка уже понимала, что должна зваться Клеманом, но еще не знала, что была не внебрачной дочерью служанки-еретички, а второй дочерью Аньес… Их прогулки, веселое сообщничество и даже страх перед завтрашним днем объединяли их. Необходимо было признать: она любила Матильду как ребенка, воспитала ее, желала ей всего самого лучшего, старалась сделать ее жизнь менее тяжелой. Но она с упоением каждый день открывала для себя Клеманс. Подшучивая над ней, она ловила каждое движение, каждое выражение лица, ища в своей младшей дочери черты самой себя, родной матери девочки.
