Как обычно, данные Шенфельда вызывают большие сомнения. Те немногие факты, что можно проверить — например, фамилия импресарио Кобака, — взяты из мемуаров самого Мессинга, а остальная часть повествования представляет собой вольную импровизацию. В тюрьме и лагере автор вряд ли мог записать свой разговор с Вольфом Григорьевичем, а сорок лет спустя, когда он взялся за повесть, он никак не мог так точно помнить, о чем и в каких выражениях шла речь. Если, конечно, разговор вообще был. Как уже говорилось, Мессинг, будучи человеком замкнутым и осторожным, вряд ли стал бы исповедоваться случайному сокамернику и особенно признаваться ему в обмане зрителей. Да и способ этого обмана — при помощи кодовых слов — телепат осуждал в своих мемуарах и, по его утверждению, никогда не использовал. Мы привели этот обширный текст лишь как одну из немногих попыток реконструкции прошлого Мессинга, основанную, в отличие от большинства других, на знании реалий довоенной Польши.
Знаменательно, что Шенфельд, по его словам, присутствовал в 1928 году на выступлении Мессинга во Львове. Вот как он описал увиденное: «На подмостках суетился человечек с торчащим крючком носом и лохматой головой; взгляд у него был пронзительный. Голос был скрипуч, а речь, хотя и невнятна, но повелительна. В своем темном костюме он был удивительно похож на нашего преподавателя математики по прозвищу Галка». По словам писателя, выступление закончилось конфузом: озорники-школьники перепрятали перчатку, которую ему предстояло найти, и телепат «сник и плаксиво пожаловался, что кто-то в зале хулиганит и не дает ему сосредоточиться». Возможно, это подлинный эпизод, но он все равно окрашен странной неприязнью, которую Шенфельд питал к «раввину с горы Кальвария». Не в пример лучше Мессинга зная русский язык, он подбирал именно такие слова, которые характеризовали его героя с самой отрицательной стороны. Таков же текст «исповеди», вложенной им в уста Мессингу. И это только начало — дальше мы увидим, как телепат в его изображении из обычного обманщика и ловчилы становится законченным негодяем.
В одном Шенфельд прав — никакой международной славы Вольф Мессинг к концу 1930-х годов не имел, дай в Польше был известен меньше, чем многие другие телепаты и ясновидящие. По этой причине выступал он обычно в провинциальных городках, а не в столице, и гонорары имел соответствующие. Мечты о богатстве и славе оставались мечтами — и остались бы ими до конца жизни, если бы не событие, ставшее самым трагическим в жизни не только Мессинга, но и его родной Польши да и всей Европы. Приближалась Вторая мировая война, лишившая Вольфа Григорьевича родины, семьи, имущества. Но по иронии судьбы именно она помогла ему сделаться из второразрядного артиста человеком-легендой, о котором и сегодня, десятилетия спустя, пишут книги и снимают фильмы.
