После того, награвировавши еще несколько собственных своих рисунков (впрочем, не представляющих особенного интереса по содержанию, так как все это по большей части этюды с натуры, фигуры с содержанием этнографическим), Гойя оставляет на несколько лет в стороне гравировальную иглу и крепкую водку. Но, начиная с 1793 года, он вдруг возвращается с новою страстью к старинному своему художественному способу и начинает производить одно за другим самые значительные создания всей своей жизни. Оставлены у него теперь в стороне придворные портреты, грациозные картины из испанской народной жизни, сюжеты религиозные. Он весь предается одной цели: сатире и грозному бичеванию того, что казалось ему ненавистно и невыносимо в тогдашне! испанской жизни. С 1793 по 1798 год он награвировал первую серий композиций, под заглавием: «Капризы» (Los caprichos), состоящую из 80 листов. В начале настоящего столетия, ранее 1810 года, он награвировал вторую серию, носящую название: «Пословицы» (Los proverbios), состоящую из 18 листов; наконец от 1810 по 1815 год он награвировал третью серию, названную им: «Бедствия войны» (Los desastros de la guerra), состоящую из 80 листов. Первые две серии содержат сюжеты чисто испанские и относятся к разнообразным событиям и личностями исключительно испанской жизни того времени; третья серия изображает сцены из ужасной эпохи французского нашествия на Испанию при Наполеоне I в 1808 году.
Вначале многие в Испании, в том числе и сам добродушный король Карл IV, не понимали настоящего значения художественных сатир Гойи; большинство видело в этих прекрасных гравюрах изящные, безобидные картинки à la Rembrandt, только взятые из современных испанских нравов. Но инквизиция, доживавшая тогда последнее свое время и потому особенно подозрительная и злая, скоро догадалась о том, что такое в самом деле крылось в красивых гравюрах Гойи. Она стала его преследовать, уже распустила над ним когти, собиралась притянуть его к ответу, и тут бы ему, конечно, не сдобровать; но выручил его сам король, столько его всегда любивший, а вместе с королем и первый его министр, королевин фаворит, герцог Годой. По внушению этого последнего, король объявил, что «он сам заказал Гойе его „Caprichos“, и потому потребовал к себе все доски и отпечатанные с них гравюры. Только этим и спасся художник и его великие произведения. Инквизиция, скрежеща зубами, принуждена была отступиться от своей жертвы.
