— О чём ты? — припоминал Ирод свои вопросы.
— Мама плакала без тебя сегодня.
— Ну?..
— Мне жалко маму… Я ночью проснулся, смотрю — мама тоже плачет, не спит… О чём она?.. Ты не знаешь?
Что оставалось отвечать на это?
Рай одинокого Ирода не ограничивался описанным.
В комоде лежали старые платья Воли, которые мать не взяла с собою, бельё, из которого мальчик уже вырос. Ирод, случалось, перебирал их, встряхивал коротенькие рубашонки, которые впору разве были бы только полинявшему восковому гусару, или чулочки, крохотные как ножки, на которые они надевались… Сколько раз одинокий старик целовал их! С ними он бы не расстался ни за что… Эти старые тряпки были единственными обломками его прошлого счастья!.. Он как скряга дрожал над ними; он и умереть хотел здесь, в своём раю — раю воспоминаний… Уходя отсюда в грязные и пыльные комнаты своей квартиры, он погружался весь в своё настоящее — такое же грязное и пыльное… Зачастую, когда он ночью сидел в своём раю за детскими игрушками или у Волиной кроватки, ему чудилось в окне чьё-то лицо… Занавесок не было. Старая давно истлела… Чей-то жадный взгляд смотрел сюда, словно оспаривая у Ирода право на его грустную радость, право на этот рай… Старику казалось, что это та же старуха, которая несколько раз уже попадалась ему навстречу на улицах в сумерки… Но когда он подходил к окну, за его стёклами хмурилась только тёмная ночь… Ирод, живший весь в мире призраков и видений, стал считать и появление старухи тоже созданием больного сердца и больного мозга… Потом, когда она словно прилипала к окну с улицы, он уже не обращал на неё никакого внимания, как не обращал внимания на чудившийся ему шорох каких-то крыльев в воздухе, веяние какого-то незримого духа, проносившегося мимо его лица, загадочные слова, вдруг громко раздававшиеся в тяжёлой тишине его смрадной норы.
— Опять ты!.. — говорил он только мельком, увидя в окне жадный взгляд. — Опять ты!.. Смотри! Я не боюсь тебя!.. Смотри…
И она смотрела, смотрела до тех пор, пока Ирод не тушил лампы и из своего рая не уходил в духоту и грязь отвратительного логовища… Тогда холодная тёмная ночь одна замечала у почерневшего от мрака окна детской какую-то безумную старуху, рыдавшую и бившуюся головой о стену.
Неужели и ночь ошибалась? Неужели эта несчастная, что села на тротуар у окна, обхватила руками колени и, не чувствуя стужи, всхлипывает и жалуется на что-то, — только призрак, — призрак, который рассеется от бледного луча северной зари, одно из тех видений, которые вместе с пауками и мышами надолго водворились в Иродовой норе?
