Вообще нельзя не отметить при сравнении судьбы двух поэтов резкой иронической линии, ее пересекающей… С.А. Андреевский в своем изящном этюде о поэзии Боратынского очень тонко подчеркивает «трагическую организацию» поэта. И разве это не ирония, в самом деле? С одной стороны, «трагическая организация» и счастливая судьба… С другой — у Пушкина — счастливая организация и… трагическая судьба! Всмотритесь хорошенько во внешнюю жизнь Боратынского, и вы увидите, что он имел почти все, о чем всю жизнь страстно мечтал Пушкин. Пушкин, как и всякий простой смертный писатель, мечтал иметь самоотверженно преданную жену и жить мирной и уединенной сельской жизнью:
Давно завидная мечтается мне доля,
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дельную трудов и чистых нег.
К жене
Все это Боратынский имел с избытком… Пушкин ли не мечтал до отчаяния сбросить свое камергерское иго и, хотя как-нибудь, обеспечить помимо службы себя и свою семью? И то и другое Боратынскому досталось легко и просто. Наконец, верх мечтанья Пушкина было — побывать за границей. Боратынскому это счастье улыбнулось широко. В 1843 году он предпринимает продолжительное путешествие по Германии, Франции и Италии и знакомится в Париже с Сент-Бёвом, Гизо, Тьерри, Альфредом де Виньи, Жорж Занд и Ламартином… Бедный Пушкин! Трудно даже помыслить, до каких бы высот достиг его гений, побывай поэт хотя бы наполовину в условиях своего друга.
Надо полагать, что эти условия были очень недурны, если даже несмотря на свою «трагическую организацию» Боратынский пишет Путяте из Москвы: «Я теперь постоянный московский житель. Живу тихо, мирно, счастлив моей семейной жизнью». Затем из подмосковной он пишет И.В. Киреевскому: «Скажу тебе вкратце, что мы пьем чай, обедаем, ужинаем часом раньше, нежели в Москве. Вот тебе рама нашего существования. Вставь в нее прогулки, верховую езду, разговоры; вставь в нее то, чему нет имени: это общее чувство, этот итог всех наших впечатлений, который заставляет проснуться весело, гулять весело, эту благодать семейного счастья, и ты получишь довольно верное понятие о моем бытье». И, наконец, из Неаполя он сообщает своему брату: «Сладко проходит здесь жизнь наша»…
Чего же, спрашивается, недоставало этому баловню фортуны для полного счастья?..
Гм, сущего пустяка… гения Пушкина!! («Все это служит пищей гению, но вот беда: я не гений!»)
После всего вышесказанного мне остается добавить очень немного по адресу моего оппонента из «Русского архива», скрывшегося под маской «В.Б.».
