Когда Шемяка и Можайский с толпой слуг вошли на женскую половину дворца, там было всё с виду тихо и спокойно. В передней горнице даже теплились лампады перед образами.
Волк, шедший впереди всех, первым вошёл и в опочивальню молодой княгини. Он сразу заметил следы недавнего переполоха. Некоторые скрыни были оставлены открытыми, на лавках и сундуках брошено в беспорядке разное платье-Волк оглядел сразу всё это своим острым взглядом и насмешливо свистнул.
— Улетели птички, государь великий! — тихо проговорил боярский сын, обращаясь к Шемяке, который в эту минуту вошёл в горницу.
Князь Дмитрий досадливо повёл плечами, и на его лбу показалась гневная складка.
— Далеко им не уйти… разыскать надо! — отрывисто проговорил он.
Князь Иван покачал головой, и на его лице выразилось неудовольствие.
— Оставь их, брат… какая тебе в них корысть? Пущай идут себе с Богом! — попробовал он заступиться за обеих княгинь.
— Зла им делать не буду — крест целовал, а найти надо… придержать, пока всё кончится! — упрямо возразил Дмитрий. — И куда им уйти! В тайник разве?…
Можайский, не возражая больше, вздохнул и сел на ближнюю лавку, покрытую узорным ковром.
Рябой и высокий холоп — тот самый, который пустил скамейкой в голову верному Захару, — при последних словах князя Дмитрия выступил из толпы слуг.
— Государь великий! — проговорил холоп, кланяясь земно. — Прикажи, пожалуй, обыщем тайник? Бегал я в подклеть: видать, что туда ушли…
Действительно, Василий, проводивший княгинь, а потом и сам спустившийся в тайник, второпях не притворил за собою дверь, ведущую в подклеть; а в самой подклети пустой сундук, сдвинутый со своего места, позволял сразу увидеть вход в тайник…
Князь Дмитрий хотя и бывал много раз во дворце брата, до не знал, где устроен тайник. От Юрьевичей, конечно, это тщательно скрывалось, и такая предосторожность была вполне понятна по отношению к брату — заклятому врагу…
Шемяка немедленно велел рябому холопу указать ход в подклеть. Через минуту он был уже внизу и при свете фонарей осматривал потайной ход…
Князь Иван не пошёл за братом и остался ожидать его наверху…
У него было нехорошо на душе.
«Ночью… как разбойники, напали на семью брата и государя, — думал он. — Грех великий… А как же быть, коли, без этого нельзя: не отдавать же и впрямь татарам Москвы?!» — сейчас же возразил он сам себе.
Он сознавал необходимость своего поступка, но обстановка, при которой всё совершалось, действовала на князя Ивана удручающе…
