…иди далеко,
Или создай пустынный край,
И тамъ безмолвно и одиноко
Живи, мечтай и умирай,?
слышимъ мы отъ поэта въ одномъ изъ позднѣйшихъ его стихотвореній (кн. «Пламенный Кругъ»).
«Боюсь ли я одиночества?? спрашиваетъ самъ себя Ѳ. Сологубъ въ одномъ изъ послѣднихъ произведеній („Томленіе къ инымъ бытіямъ“, мистерія) и отвѣчаетъ: если бы вампиры и кошмары оставили меня, я не былъ бы одинокъ. Изъ тьмы небытія извелъ бы я къ свѣту истиннаго инобытія иные сны, иныхъ вампировъ извелъ бы я отъ небытія. Источающихъ мою кровь и пожирающихъ плоть мою. Ибо я не люблю жизни, бабищи румяной и дебелой»… Другими словами, одинъ «законъ своей игры» Ѳ. Сологубъ замѣнилъ бы другимъ «закономъ своей игры» и утѣшался бы мыслью, что окруженный разными кошмарами своей фантазіи, разными «тихими мальчиками» и «навьими чарами»? онъ не одинокъ. Онъ можетъ этимъ утѣшаться, но намъ это ни-сколько не мѣшаетъ считать такое сожительство съ «вампирами» своей фантазіи? самымъ гнетущимъ одиночествомъ. Одиночество? къ этому сознательно шелъ и пришелъ Ѳ. Сологубъ, подобно тому какъ за полъ-вѣка до него въ такомъ же одиночествѣ искалъ рѣшенія проклятыхъ вопросовъ Лермонтовъ, духовную зависимость отъ котораго Ѳ. Сологуба мы уже подчеркивали. Одиночество? это полный разрывъ съ мѣщанствомъ, это категорическій отказъ «принять» окружающій міръ, это начало всякой трагедіи; одиночество? это попытка рѣшенія карамазовскихъ вопросовъ «для одного себя»: отметаю весь безсмысленный міръ, отвергаю жизнь человѣчества, какъ діаволовъ водевиль? и остаюсь «наединѣ съ своей душой»… И загнанный страхомъ жизни и мѣщанствомъ въ одиночество, человѣкъ сперва вздыхаетъ полной грудью: на вершинахъ одиночества легко дышится послѣ затхлой атмосферы передоновщины; страхъ одиночества пока еще не даетъ себя чувствовать. «Быть съ людьми? какое бремя!»? восклицаетъ поэтъ; «свобода? только въ одиночествѣ», «я хочу… быть одинъ, всегда одинъ»… И Ѳ. Сологубъ подбадриваетъ себя мыслью о «гордомъ одиночествѣ», не только не страшномъ, но даже желанномъ.
Я одинъ въ странѣ пустынной,
? слышимъ мы въ это время отъ Ѳ. Сологуба,?
Но услады есть въ пути:
Улыбаюсь, забавляюсь,
Самъ собою вдохновляюсь,
И не скучно мнѣ итти…
Но это только до поры до времени. Скоро даетъ себя знать ужасъ одиночества, ужасъ, бывшій удѣломъ Лермонтова и такъ геніально воплощенный имъ въ Демонѣ, который на вершинахъ одиночества томится необходимостью «жить для себя, скучать собой» и всю жизнь «безъ раздѣленья и наслаждаться и страдать»… Тутъ уже и мысль о «гордомъ» одиночествѣ не спасаетъ человѣка. «Гордое одиночество!? восклицаетъ по этому поводу Л. Шестовъ, которому въ этомъ вопросѣ и книги въ руки, какъ мы еще увидимъ:? гордое одиночество! Да развѣ современный человѣкъ можетъ быть гордымъ наединѣ съ собою? Предъ людьми, въ рѣчахъ, въ книгахъ? дѣло иное. Но когда никто его не видитъ и не слышитъ…. когда его покидаютъ люди, когда онъ остается наединѣ съ собой, онъ поневолѣ начинаетъ говорить себѣ правду, и, Боже мой, какая это ужасная правда!» Эта правда? ужасъ одиночества, эта правда? смутное признаніе того, что я такой же, какъ и всѣ, что никакого новаго міра я не воздвигну и что творимая мною легенда только дѣтская сказка, которой я хочу обмануть свое одиночество; эту правду сознаетъ и самъ Ѳ. Сологубъ: «Я живу въ темной пещерѣ»,? говоритъ онъ: вотъ во что превращается «міръ» Ѳ. Сологуба! И далѣе (это стихотвореніе читатель найдетъ въ книгѣ «Пламенный Кругъ»):
