Его герой — поэт и философ, который на предложение войти в литературу спокойно, об руку с какой-нибудь бесспорной, классической темой, сочиняет статью «В защиту Росинанта»: «История… поделила людей на два класса: те, что над, и те, что под; в седле и под седлом; Дон Кихоты и Росинанты. Дон Кихоты скачут к своим фантастически прекрасным и фантастически же далёким целям, прямиком на идею, идеал… — и внимание всех, с Сервантеса начиная, на них и только на них. Но никому нет дела до загнанного и захлёстанного Росинанта: стальные звёзды шпор гуляют по его закровавившимся бокам, рёбра пляшут под затиском колен и подпруги. Пора, давно пора кляче, везущей на себе историю, услышать хоть что-нибудь, кроме понуканий…» (Появление в лексиконе двадцатых годов «рыцарской» фразеологии и атрибутики резануло слух не одному Кржижановскому — достаточно вспомнить «странствующего рыцаря революции», разъезжающего в платоновском «Чевенгуре» на коне Пролетарская Сила.) Невозможность выразить себя в делах поэта, то есть в словах, оставляет этому герою единственное поле деятельности — думание. А честность мышления неотвратимо оборачивается эсхатологичностью.
Такой герой пребывал без надобности нашей печатной литературе и через полвека после своего появления на свет.
Когда умер Александр Аникст, последний из членов созданной в 1957 году в Союзе писателей комиссии по творческому наследию Кржижановского, я обнаружил в его бумагах обширную переписку с журнальными редакциями — след предпринятых им в шестидесятых годах попыток напечатать прозу Кржижановского. С одинаковым любезным равнодушием отклоняли её «Новый мир» и «Наш современник», «Крокодил», «Музыкальная жизнь» и все остальные (за исключением… шахматного журнала, поместившего изящную стилизацию «неизвестной главы из Свифта» — «Моя партия с королём великанов»). Ещё была пора оттепели. Поэтому редакции не ограничивались отписками, а демократично обосновывали отказы. И как на грех — _ни одно_ из «обоснований» не имеет отношения к содержанию возвращённых Аниксту текстов, которые, судя по всему, остались непрочтёнными.
Вяземский писал про полуобразованных и амбициозных критиков своего времени, что они «коснеют в убеждении, что неведомое до сего дня им было неведомо и всем остальным». Оборотная сторона этой «образованщины» — убеждённость в достаточности своих знаний, в том, что не узнанное до сих пор знать необязательно…
Впрочем, неудача Аникста увиделась мне закономерной: у меня уже был собственный опыт такого рода. Двенадцать лет я старался убедить сотрудников различных редакций хотя бы прочитать новеллы Кржижановского. Безуспешно.
