„Прозёванный гений“, — написал в дневнике Георгий Шенгели, услышав о смерти Кржижановского.
Новеллы и повести его сейчас переводятся на французский, немецкий, английский. Не исключено, что первое собрание его сочинений выйдет не по-русски.
Он мог уехать из России. В начале двадцатых годов препятствия тому, если и были, не выглядели непреодолимыми. И хотя такого рода гадания всегда условны, скорей всего его судьба сложилась бы благополучно. Полиглот, филолог, историк театра, музыковед, исследователь психологии творчества, он и вне писательства нашёл бы применение своим способностям, знаниям, уму и необыкновенной работоспособности. Всему тому, что по большей части осталось невостребованным на родине. Да и в литературе едва ли затерялся бы.
Советские авторы статей о творчестве тех немногих писателей русского зарубежья, чьи сочинения — пусть гомеопатическими дозами — всё же доходили до нас, непременно должны были доказывать — по издательским „правилам игры“, — что в эмиграции, в отрыве от родимой почвы, воздуха, читательской среды, берёзок, заглядывающих в окно, талант тускнеет, а то и деградирует.
Что написанное ими в России (а начавших писать в эмиграции как бы и не существовало) не может не быть лучше, чем созданное вне её. Можно посочувствовать критикам, решавшим задачу, не имеющую решения, и потому вынужденным подгонять её под заранее известный и фальшивый ответ: против них была не только действительность, но и история литературы, от Овидия до Вольтера, Мицкевича, Герцена. Не обошлось и без курьёзов. Помнится, в предисловии к томику стихов Бунина, язвительного противника декадентства, было — в доказательство творческого упадка — процитировано его позднее стихотворение, явно противоречащее прежним его взглядам. На поверку оно оказалось… переводом с французского — из поэта прямо-таки хрестоматийно декадентского.
Сегодня, когда широкой публике стали доступны стихи Ходасевича и Георгия Иванова, проза Набокова, Зайцева, Шмелева и Газданова, поминать давешние писания про эмигрантскую литературу даже вроде бы неприлично. Тем не менее и в новейших предварениях и размышлениях (нередко принадлежащих перу тех же, прежних авторов) упор, как правило, делается на моральные и житейские тяготы эмиграции — ностальгию, бедность, отсутствие читателя. И упускается из виду куда более важное: большинство эмигрировавших деятелей культуры осуществили своё творческое предназначение. И не только музыканты, живописцы, скульпторы, чьи создания не знают национальных барьеров, ибо не нуждаются в переводе, но и писатели, для которых, как принято считать, чужая языковая атмосфера — безвоздушное пространство. Причём это относится и к тем, кто уезжали из России знаменитыми, и к тем, кто сформировались уже в зарубежье.
