Поездка (от секции драматургов) — для приёма новых спектаклей и чтения лекций — в Бурятию и Восточную Сибирь, где — в Иркутске — состоялась последняя встреча с Мстиславским. Написан цикл исторических очерков „О войне“. Начата книга физиологических очерков „Раненая Москва“. Серия докладов в „Шекспировском кабинете“ ВТО. 1943. Поездка на Западный фронт — с выступлениями в армейских частях. 1946–1948. Переводы стихов Ю.Тувима и прозы для сборника „Польская новелла“. Завершена первая часть „Раненой Москвы“ — девятнадцать очерков под общим заглавием „Москва в первый год войны“. 28 декабря 1950. Умер в Москве (место захоронения не найдено).
Далеко не полный этот перечень трудов и дней Сигизмунда Кржижановского поначалу оставляет впечатление мозаичное. Разнообразие его интересов и начинаний, инициированное банальною необходимостью зарабатывать на жизнь, отдаёт эклектикой. Занятий побочных — в той или иной мере вынужденных — оказывается больше, чем тех, какие он считал для себя основными: проза не составляет и половины его архива.
Однако при более пристальном, медленном взгляде проступает система, где всё связано со всем. Так что отмахнуться от подобной „поденщины“, — дескать, кому только не приходилось в те времена браться за случайные, сиюминутные заработки! — значит, вовсе не понять этого писателя. Как бы следуя английской поговорке, он, не имея возможности делать то, что любил, умел полюбить то, что делал. И чем лучше у него это получалось, тем ненадёжнее становились заработки. Он даже мог иной раз поддаться на уговоры, вроде упоминавшихся левидовских: начать какую-либо „денежную“ работу вполсилы, в четверть силы, дабы не „оскорблять“ редакторов своей культурой.
Но хватало его ненадолго. Он включался в „чужую тему“ — и она становилась своей, разрастаясь, ветвясь, не отпуская.
С толку сбивает не столько множественность, сколько одновременность несхожих, разножанровых работ Кржижановского, их переплетение в орнамент, которого, кажется, один человек сотворить не мог. Чтобы уловить ритм этого орнамента, приходится всматриваться, сосредотачиваясь по очереди на каждом из повторяющихся элементов.
Так, первые заметки о Москве он написал почти сразу по переезде сюда.
Они были изящны, легки, мимолётны. Их охотно печатали (в частности, „Огонёк“). И трудно вообразить, что уже для этих непритязательных зарисовок Кржижановский проштудировал всю сколь-нибудь значительную литературу по истории Москвы, изучил старые описания, карты и планы — и сопоставил их с современными ему топографией и топонимикой: в ежедневных и долгих прогулках „бил пространство временем“, постепенно — шаг за шагом — осознавая и чувствуя себя москвичом. Можно сказать, что он „выходил“ таким образом не утратившую посейчас значительности статью „Московские вывески“, где остроумно трактуется проблема содержательности урбанистической „формы“, шире — стиля города, его быта и бытия. В 1925 году написана историко-философская повесть „Штемпель: Москва“, помещённая в том же номере „России“, что и булгаковская „Белая гвардия“ (упомяну, что эту публикацию Кржижановского заметил и отметил Александр Грин, что выяснилось при их знакомстве год спустя, в Феодосии). Через восемь лет он составил путеводитель, воспользовавшись собственным опытом изучения, вернее — постижения Москвы. Наконец, незадолго до смерти дописал первую тетрадь „Раненой Москвы“, обработав записи 1941–1942 годов (правда, остался недоволен этой работой), но издателя уже не нашёл. В итоге „московской темой“ окольцовано всё тридцатилетие его жизни в столице. А внутри этого кольца — новеллы и повести, где Москва — полноправное „действующее лицо“: и в „Автобиографии трупа“, и в „Воспоминаниях о будущем“, и в „Книжной закладке“, и в „Возвращении Мюнхгаузена“, и в „Швах“…
