Прозёванный гений | страница 12



„Я знаю его много лет, и его судьба… — это один из самых странных и нелепых парадоксов. Человек настолько интересен и талантлив, что мы должны ставить вопрос не о том, что мы ему можем дать, но о том, что мы от него можем взять (аплодисменты)“. Так закончил своё выступление Абрам Арго.

„Кржижановский имеет энциклопедическое образование, знает 10 языков, но это очень скромный и непрактичный человек. Он ничего не может для себя сделать. Он пишет статью о Шоу, и в Англии её сразу печатают, а у нас её не могут напечатать… Одну из его книг сейчас никак не удаётся продвинуть. Я сам взялся за это и всегда сталкиваюсь либо с его неумелостью, либо с абсолютным равнодушием“, — сокрушался Владимир Волькенштейн.

Но энергичнее всех высказался опять же Левидов: он просто прочитал впечатляющий список работ Кржижановского всего за один год — тридцать восьмой, далеко не самый яркий в его творчестве…

„Литературная газета“ (05.04.1939) сообщала: „В Союз принимается С.Д.Кржижановский. В писательской среде мало знают этого талантливого человека. Положительные отзывы о работах Кржижановского дали т.т. Ф.Левин, М.Тарловский, В.Асмус, Н.Асеев, М.Левидов, П.Павленко…“ Тут же — довольно грубо смонтированный из разнокалиберных фотографий „групповой портрет“, представляющий читателям новопричисленных к спискам Союза писателей, где Кржижановский — рядом с Бажовым, Беком, Довженко…

В Союз его приняли. И ничего не изменилось. Несколько опубликованных в двадцатых-тридцатых новелл затерялись в ворохах периодики. Как и более многочисленные статьи о литературе и театре. Попали, по его обозначению, в „литературные излишки СССР“.

Эпохе антигуманизма, которая, хочется надеяться, подходит к концу, эпохе исторической безоглядности и беспамятства, этот писатель, утверждавший, что „искусство есть одна из систем мнемоники“, оказался ни к чему. И прижизненно, и посмертно. Потому что уже в первых вещах, а писать прозу он начал после тридцати, увидел свою эпоху именно такою. Понял катастрофичность отрицания накопленных человечеством духовных ценностей. И сказал об этом в книге философских притч „Сказки для вундеркиндов“ (1922). Но „вундеркинды“ уже были в дефиците, если угодно, в подавляемом меньшинстве. И притчи остались непрочтёнными — никем, кроме посвящённых, как Михаил Булгаков, Александр Таиров, Максимилиан Волошин, Андрей Белый, Георгий Шенгели, Евгений Ланн, Евгений Лундберг, Яков Голосовкер…

Издатели, возвращавшие рукописи, пытались внушить ему, что всё дело в его отстранённости, далёкости от реальной, кипящей окрест героической жизни, что его философствование ей чуждо, потому что бездеятельно и „нереалистично“.