— Что, я чай, тебе после Венеции да стран заморских наша Русь лесом показалась? Да лес и есть, лес она дремучий, темный, и живут в нем нелюди…
— Меня тянуло на родину, Борис Федорович, и, какая ни есть она, люблю я ее.
— Кто ж ее не любит! Потому и сердце болит, что любишь. Кабы не любить! Скажи, положа руку на сердце, зачем вернулся ты сюда?
— Служить хочу земле родной.
— Биться против ляхов, крымцев?
— Зачем? Разве только и службы?
— Тьму разгонять хочешь?
— Это велел мне мой учитель.
— Эх, молодец, молодец! Не знаешь ты, за что берешься! — сказал Годунов и, встав со скамьи, в волнении заходил по комнате. — Слышал, что сейчас дядюшка твой говорил?
— Не все ведь, чай, так думают, как он.
— Нет, все, все! Ты видел, я ему поддакнул. А не поддакни я, знаешь, что вышло бы? Завтра бы вся Москва кричала, что боярин Борис Федорович Годунов в ересь впал. С волками жить, по-волчьи выть! Тяжебную долю ты себе избираешь!..
Марк пожал плечами.
— Что делать!
— Погубят «они» тебя… Умеешь ты говорить льстивые речи?
— Нет.
— Умеешь улыбаться, когда в душе у тебя гнев лютый?
— Нет.
— Умеешь ли другом прикидываться и сыпать клеветы черные?
— Нет, нет, — отвечал удивленный Марк, но не понимая, к чему клонит речь Годунов.
— Тогда тебе не сладить с ними, а они тебя обойдут. Здесь волк и лис зайцем глядят, ворог — другом милым. На себе все познал я. Думаешь, меня не травили? Травили и травят. Их зависть берет: Бориска у царя в милости, как же это так! Ну, и клевещут, и травят. А почему мне не быть в милости? Хуже я их? Я не уступлю им, не уступлю! Они меня травят, и я их буду травить. О! Я сумею. Рано ль, поздно ль, придавлю пятой змея шипучего. Я многого хочу, Марк Данилович, многое и могу.
Годунов волновался. На бледноватом лице его выступили красные пятна, черные глаза сверкали. Марк с удивлением смотрел на него.
Борис Федорович несколько раз молча прошелся по комнате, потом заговорил тише:
— Ты дивишься моим речам. Я впервые тебя вижу, и вдруг этакое… А знаешь, почему все это? Накипело на сердце, хочется душу отвести с новым человеком. Ты не похож на здешних — ты видел свет, потому и распознал и нашу тьму. Я света не видел, но чую, что вокруг меня тьма, и не меньше твоего эту тьму ненавижу. Знаешь, сдается мне, что мы с тобой друзьями станем.
— Рад быть другом тебе, Борис Федорович, — промолвил
Марк Данилович и сказал правду, этот красивый, умный боярин был ему очень симпатичен.
— Вот что: я устрою, что тебе царь вернет отцовскую вотчину. Служи тогда родной земле, как задумал. Через денек я тебя к царю введу… Он тебя пожалует, я уже сумею устроить.
