— Возьмите и этого старого колдуна заодно! — крикнул Каттини.
— У нас нет на это приказания, — ответили ему. Большая гондола дожидалась у выхода. Марка втолкнули в нее. Туда же сели сбирры и монахи. Несколько пар весел с шумом опустились в воду.
«Прощай, воля и жизнь»! — подумал Марк.
В палаццо Дожей еще до сих пор сохранилась комната «трех». «Три» — это слово заставляло бледнеть венецианца, заставляло его испытывать суеверный ужас. Никто не знал в лицо этих «трех» — трех инквизиторов; они были таинственны — самому дожу они были ведомы настолько же, насколько последнему нищему на площади св. Марка. А кто их видел, тот не мог ничего никому рассказать или потому, что за этим свиданием следовала его смерть, или — если это был свидетель — потому, что обязывался страшной клятвой молчания: у кого могло найтись смелости нарушить, на верную гибель себе, клятву, данную «трем»? «Три» были всеведущи и беспощадны. Их наказание обрушивалось неожиданно, поражало, как молния: вчера свободный и веселый человек к утру пропадал без вести, и никто не знал, что с ним сталось, только его родственники и знакомые шепотом передавали друг другу догадку:
— Он взят по приказу «трех».
«Взят тремя» было равносильно «помер», и жена взятого смело могла идти заказывать по нему заупокойную мессу; ждать, пока ей выдадут его обезглавленный труп, было бы бесполезно: виновный в буквальном смысле стирался с лица земли, и его могилой был омывающий стены палаццо мрачный, глубокий, узкий канал, в который бросали тело казненного.
Впрочем, иногда судьи хотели быть милосердными: обвиняемому даровалась жизнь. Но такая жизнь была хуже смерти: несчастный умирал медленною смертью, без света и воздуха в тюрьмах — piombi или страшных camerotti — «каменных колодцах», как их называл народ.
Стены комнаты, где заседали эти страшные судьи, были обиты золотой кожей, золоченый потолок был покрыт чудною живописью кисти Тинторетто; если был день, из окна открывался великолепный вид на залитую солнцем Венецию; и в этой же комнате бренчали цепи; звучали орудия пыток, слышались стоны пытаемых, и из нее же вилась узкая, темная лестница в тюрьмы — piombi [2].
Сюда привели Марко после захвата, а вместе с ним и Джузеппе Каттини. Кабатчик хотел было ускользнуть, когда лодка подплыла ко дворцу Дожей, но его задержали.
— Помилуйте! — ведь не я обвиняюсь! — взмолился он.
— Все равно, ты должен дать показания, — было ему ответом, и два сбирра стали по бокам его. Каттини почувствовал себя в положении обвиняемого и дрожал как осиновый лист.
