Суровчанин не останавливал холопа и нервно щипал бороду.
— То взять, — продолжал шептать ключник, — что вот теперь ты всем володеешь, а малость времени пройдет, — приберет все к своим рукам Андрей Лексеич. Мы, рабы, попадем в его лапы, а тебя, — ты не осерчай на меня, — может, из дома погонит.
— От него дождешься.
— Чего от него не дождаться? Всего ждать можно. Меня он со свету сживет, уж это — как пить дать. Он меня страсть не любит. Беда всем будет…
Старик замолчал. Юркие глаза его так и бегали.
— Тяжело, — со вздохом промолвил Некомат.
— Легко ли!
— А поделать ничего нельзя.
Пахомыч наклонился к самому уху купца и прошептал:
— Кабы греха не бояться, то можно бы…
— Отыди, сатана! — вскричал Суровчанин, покраснев.
Поднялся с лавки и зашагал по комнате.
Старик отскочил к двери и забормотал с покорным видом:
— Ведь я не говорю, чтобы беспременно. Я сказал, коли не бояться греха. А мы, вестимо, хрестьяне православные, мы греха боимся. Я так к слову, тоись… А ты меня сейчас уж и сатаной.
Некомат ходил, опустив голову. Лицо его словно потемнело. В глазах выражались тревога и злоба.
Вдруг он круто остановился перед Пахомычем и спросил:
— Ну, а… ну, а как было бы можно?
Ключник встрепенулся.
— Как? Придумать недолго. Кликни — руки найдутся… На воров-душегубов свалим, — прошептал он.
— Где найдешь? — напряженно шептал купец. — Да после эти же руки, может, и к нашему горлу потянутся?
— Не посмеют потянуться. Устроим. У меня, сказать правду, на примете есть.
— Будто?
В это время в сенях послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге появился юноша лет девятнадцати, высокий, голубоглазый, краснощекий. Его плечи еще не вполне развились, но, по-видимому, он обещал стать богатырем. На мощной шее сидела красивая голова в целом венке кудрявых белокурых волос.
Это был пасынок Суровчанина, владелец усадьбы и земель, Андрей Алексеевич Кореев.
Увидев его, Некомат угрюмо спросил:
— Что, Чалого-то загнал?
— Я загнал Чалого? Когда мне было его загнать? Конь, правда, теперь вконец испорчен, да только оттого, что его опоили, — ответил пасынок.
Пахомыч, успевший отдалиться от Некомата, с жаром возразил:
— Грех тебе, Андрей Лексеич, на людей напраслину взводить. Сам виноват, так зачем на других вину складывать? Вьюнош ты еще молоденький и на этакое пускаешься. Непригоже.
Молодой человек пожал плечами и промолвил:
— Да когда я мог коня загнать?
— А вчерась.
— Много ли вчера я ездил?
— А от обеда да вплоть до вечерка.
