Эрасмиус ждал.
И фитґданго дрогнули.
Потом Эрасмиус узнал, что их вело любопытство. Научился всему, что умели и знали они. Понял их логику, принял ее — и сам стал больше фитґданго, а не человеком. Все потом.
А сейчас он стоял перед воротами, крепко сжав кулачки — и ждал.
Он не знал — прошел час — или минута. Или сутки? Он просто ждал. И знал — он не уйдет отсюда, не пооб-щавшись с фитґданго. Скорее умрет прямо перед воротами.
И внезапно ощутил, как к его плечу притронулось что-то жесткое. И открыл глаза.
Неужели он шагнул слишком близко к воротам?
Но вроде бы…
ДА!!!
Рядом с ним висела морда громадного муравья, только зеленого цвета. И этот муравей пристально глядел на мальчика. А потом сделал жест усиком-сяжкой. Проходи, мол, раз пришел…
Эрасмиус даже не рассуждал.
У фитґданго может быть лекарство для его сестренки.
И мальчик шагнул в ворота.
Никто кроме самого Эрасмиуса так и не узнал, что происходило в посольстве фитґданго. Ни политики, на-бежавшие уже через два часа. Ни инферлисты[3], опередившие, кстати, политиков на полтора часа. Ни даже родители мальчика.
Правду знал только он — и фитґданго.
Официальная версия гласила, что фитґданго забирают к себе обоих детей и их родителей. Люсию — на лече-ние. Родителей девочки — чтобы те заботились о ней и вообще, чтобы не страдала хрупкая детская психика.
Эрасмиуса — на двадцать стандартных галактических лет*, на обучение.
Когда люди начали расселяться по галактике, встала серьезная проблема. А именно — отсчет лет. Периоды обращения у планет были разные, сутки тоже… наконец все вышли из затруднения, приняв одни галактические сутки по периоду обращения Земли Изначальной — 24 часа, стандартный месяц — ровно 30 дней, а вот стандартный год, для удобства исчисления — 300 галактических суток, прим. авт.
Родители мальчика и Люсия Гризмер вернулись от фитґданго уже через два года. Девочка была полностью здорова. Если Сарн правильно помнил, сейчас Люсия жила на той же самой планете, где и родилась. Вышла замуж, за местного богача, нарожала четырех очаровательных детей, старшего из которых назвала в честь брата. А когда инферлисты спрашивали ее про брата и его страшные опыты на людях, настолько бесчеловечные, что корежило даже ко всему привыкших следователей галактической полиции, уверенным голосом отвечала одно и то же: 'Мой брат — самый лучший и добрый. Он не мог сделать такого. Это все — гадкая клевета. Пошли вон!'
Впрочем, и когда тридцатью годами раньше ее пытались расспросить о фитґданго или Эрасмиусе, она тоже ничего не отвечала. Как и ее родители.
