— У меня урок игры в гольф в восемь утра в субботу, и если я на него не попаду, я не стану слишком расстраиваться. Но автобус в Лафлин отходит в десять ровно, и постарайся, чтобы я на него не опоздала.
— Ты опять поедешь в Лафлин?
— А что? В прошлый раз я выиграла девяносто три доллара. Мне там нравится.
— Да, мам, я понимаю. Я приеду, то есть мы приедем заранее. Ты не опоздаешь на автобус.
Джинива вопросительно посмотрела на дочь.
— Так и собираешься тут стоять, пока не сгоришь, или все-таки в дом зайдешь?
— Да нет, мне назад надо. Вещи собрать.
— А где Джон?
— Должен уже домой ехать.
— Ты уверена, что вы выдержите вместе целых четыре дня?
— Да, мама.
Бернадин знала, что ее мать имела в виду. Ей Джон сразу не понравился. Джинива всегда говорила прямо то, что думает, и пару лет назад так Бернадин и заявила, что та уж слишком позволяет собой командовать. „Некоторые отдают мужьям все, даже собственные мозги. А тебе-то что останется? Я просто жду, что однажды ты придешь и скажешь: „Я развожусь". Но зная его, могу сказать, что он тебя раньше бросит", — заявила она.
— Оставь цветы в покое, — сказала Джинива внуку. — Иди сюда.
Он нехотя поплелся к бабушке. Она потрепала его волосы.
— Стричь тебя надо. Когда папа последний раз водил тебя в парикмахерскую?
— Не помню.
— Одежду детям привезла? — спросила Джинива дочь.
Бернадин достала детские сумки: „Барби в гостях" для Оники и рюкзак „Человек-паук" для Джона-младшего.
— Ведите себя хорошо, слушайтесь бабушку и не действуйте ей на нервы. — Бернадин поцеловала детей. — Скоро приеду. Не скучайте. Пока!
— Пока! — закричали дети и побежали назад к дому.
— Прекратите беготню! — прикрикнула Джинива.
Бернадин помахала рукой и отъехала. Вынув из кассетника Раффи, снова включила Джорджа Уинстона. Машина пропахла шашлычным соусом: так и есть — Оника перепачкала им все сиденье. Картошка на полу, разорванные пакеты. Бардак, да и только.
У поворота на шоссе Бернадин остановилась купить сигарет, на этот раз сразу три пачки. Дорога домой заняла минут сорок, но ей показалось, что прошло не больше пяти. Подъехав к воротам, она открыла с пульта дверь гаража, загнала туда машину и поставила ее между джипом „Черроки" и еще одной машиной Джона — „фордом" 1949 года, которую он бережно хранил под чехлом. Не выключая мотора и сжимая руль, она какое-то время посидела в автомобиле. Выходить не хотелось. Не хотелось идти в дом, в пустые комнаты. Но надо. Надо понять, на что это похоже — остаться одной. Она заплакала. Потом перестала. Снова заплакала и проревела до тех пор, пока в прямом смысле слова не заболело сердце. Тогда она достала из „бардачка" салфетки, высморкалась, утерла лицо и прямо-таки заставила себя вылезти из машины. Нажала кнопку пульта, взяла сумочку и пошла в дом. За спиной с грохотом захлопнулась дверь гаража.
