Возможно, в молодые годы он не был таким. Но, обосновавшись в Кремле в роли президента, Борис Николаевич серьезно изменился. У него были свои представления о том, хак должен вести себя президент великой России, и он старательно играл эту роль. Изменились его манеры, взгляд, даже походка стала, неспешной. Он стал избегать стремительных движений — теперь они казались замедленными...
В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ ВЫЗОВУТ НЕ СКОРО
— Подпись под указами или распоряжениями — дело десятое. Значительно важнее другой вопрос: как он реагировал на поступающую к нему информацию, понимал ли, что ему хотят сказать, объяснить, доказать? Его реакция была такой же замедленной? Или же он быстро во все вникал, но не подавал виду, не спешил проявить свои эмоции? — продолжал я задавать вопросы Сатарову.
— По глазам, по мимике можно было видеть, как он реагирует, и ловит быстро. А выдавал свою реакцию медленно. Может быть, внутри переваривал... Но ловил быстро.
«Он вообще человек немедленных, быстрых реакций, — напротив считает Сергей Филатов, бывший руководитель президентской администрации. — Если его что-то зацепило, он мог тут же по селектору позвонить: у меня Филатов, есть интересная мысль, давайте сделаем то-то и то-то... Если его идея захватывала, он сразу же начинал действовать».
— В разговоре Ельцин предпочитал слушать или говорить? — спросил я у Евгения Савостьянова.
— Как правило, больше приходилось говорить самому. Он слушал. Не отличался говорливостью. Он вызывал человека не для того, чтобы при нем произносить речи. Вызывал, чтобы выслушать подчиненного о его работе, иногда дать какие-то указания, замечания.
— Ельцину интересно беседовать с человеком, который приходит к нему по делу? Он его внимательно слушает, вникает? Он смотрит в глаза собеседнику или безразлично отводит взгляд?
— Пока ты говоришь, он всегда смотрит в глаза. По всей вероятности, хочет понять, насколько ты сам готов к разговору, в какой степени владеешь материалом. Обычно такие встречи длились минут двадцать. За это время надо доложить, как идут дела по тем направлениям, которыми занимаешься. На каждый вопрос уходило три-четыре минуты. Нельзя растекаться мыслями по древу и философствовать.
— Заранее предупреждали, по какому вопросу предстоит докладывать президенту?
— Нет, просто говорили: «Президент вызывает сегодня на двенадцать часов. Встреча в таком-то помещении». Дальше — это его дело, о чем он будет спрашивать. Ты идешь докладывать свое. Но через двадцать минут надо встать и уходить. С Ельциным можно было спорить. Но желательно не публично. Не следовало, скажем, на совещании обязательно стараться настоять на своей точке зрения, чтобы президент вначале сказал одно, а потом признал: вот, 'Иван Иванович все правильно придумал, а я ошибался...
