Как все-таки непросты люди! Проговорив полчаса с этой женщиной, я едва ли узнала о ней больше, чем когда она была просто мелькнувшим в окне лицом. Скрытность сменялась в ней откровенностью, только когда она будто заново становилась нянькой, любящей своих воспитанников. Представляю, каким ей нужно было обладать чувством справедливости, чтобы перебороть природное предпочтение к собственному ребенку, заставить себя одинаково любить Рекса. По ее словам выходило, что Рекс — кладезь добродетели. Наверняка преувеличивает. Будь это так, он бы не привлек моего внимания: образцы добродетели обыкновенно скучны. Он далеко не такой.
— Мальчики очень различались темпераментом, — рассказывала она. — Ред любил приключения. Только и говорил о море, читал о нем книжки. Представлял себя Дрейком. Рекс, наоборот, был тихий. С детства имел расчетливую голову. Все видел насквозь, уже тогда быстро соображал, в чем его интерес: когда они менялись игрушками, Рекс всегда выгадывал. Оба были привязчивые… каждый по-своему.
Как ни пыталась продолжать тему, она держалась настороже. Я чувствовала, что ничего не выведаю, сколько ни буду нажимать. Мой единственный шанс — захватить ее врасплох, обманом заставить себя выдать.
Впрочем, никогда не следует спешить с откровениями. Они дают много больше, если раскрываются постепенно. Она занимает меня едва ли не больше всех остальных домочадцев — исключая Рекса, разумеется. Я решила, что мы должны подружиться.
Меня захватил дневник Шантель. Мой не шел ни в какое сравнение с ним. Читать ее записки было все равно что общаться лично. Она рассказывала о себе с такой откровенностью, что я невольно чувствовала вымученность своих писаний. Поначалу меня коробили ее ссылки на меня и человека, которого она называла «моим капитаном», но я припомнила, как она настаивала на абсолютной искренности наших дневников, иначе они бесполезны.
Вспоминаю свой дневник.
30 апреля. Заходил один мужчина смотреть шведский шкаф Хаунта. Думаю, у него нет серьезных намерений. По пути из лавки домой меня застиг ливень, а нынче днем, к своему ужасу, обнаружила древоточца в напольных часах Ньюпорта. Тотчас взялись за него с миссис Баккл.
1 мая. Кажется, мы таки спасли часы. Пришло письмо управляющего банком с приглашением зайти. Испытываю самые дурные предчувствия относительно того, что он скажет.
Как это отличалось от рассказа Шантель о ее жизни! Мой тон был полон уныния, она писала живо. Не было ли это связано с тем, насколько по-разному мы смотрели на жизнь?
