— Ах да… Ну что ж, надо как-то взять себя в руки — жить дальше, одним словом.
Кей отчаянно заморгала. Неужели она не ослышалась?
— Люди рождаются и умирают. Это печальный факт, но приходится с ним мириться.
— Верно, — отозвалась Кей. — Я постараюсь об этом не забывать.
— Теперь эти ваши рисунки, — продолжал шеф. — Вы не должны приносить их с собой на работу. У нас ведь был уговор насчет — как его там? — кажется, мистера Дарси. Не могу понять, хоть убейте, чем он так обворожил вас, женщин…
Кей промолчала.
— Это мешает работе. Нельзя путать такие вещи. Ни в коем случае. Работа есть работа. Забава есть забава.
— Но это вовсе не забава, мистер Барнум. Это моя страсть!
Глаза мистера Барнума округлились, как будто возмутительное, на его взгляд, слово «страсть» могло перепрыгнуть через стол и поранить его.
— Если честно, — заявила Кей, довольная произведенным эффектом, — я намерена забавляться и дальше. Дело в том, что мне сейчас позвонили и сообщили, что очень скоро я получу кое-какие деньги. Недавно я получила в наследство недвижимость, которая уже продана, и теперь подумываю о переезде.
— О переезде? — переспросил мистер Барнум.
— Да. Поближе к морю. Мне всегда хотелось жить на побережье. Это тоже моя страсть, хотя и не единственная. Можете считать, что о своем увольнении я вас предупредила. Письменное заявление я, разумеется, тоже подам — после обеденного перерыва, то есть буквально сейчас.
Кей встала и улыбнулась мистеру Барнуму: теперь, зная, что расстается с ним, она уже не скупилась на улыбки.
Вернувшись вечером домой, Кей рухнула на диван, сбросила туфли и вздохнула. Она чувствовала себя опустошенной.
«До чего же утомительное это занятие — принятие решений», — подумала она.
Усталость, впрочем, была приятного свойства: Кей все-таки подала заявление об уходе и теперь улыбалась, вспоминая выражение лица Роджера Барнума. Он впервые удосужился взглянуть на нее — и рассмотреть как следует. Обычно его глаза безразлично скользили по ней, когда он совал ей очередную кипу бумаг.
Кей подумала, что и сама она, пожалуй, впервые взглянула на себя более пристально. Ей минул тридцать один год. По современным понятиям она далеко не старуха, но и девчонкой ее не назовешь. Столько лет потрачено неизвестно на что! Во времена Джейн Остин тридцатилетний рубеж был для женщин роковым. После него, если ты не замужем, все считали тебя старой девой.
Следовало немедленно наверстать упущенное — чего еще ждать? Как там написала Пегги?
