Ника! Учи, учи распространившийся по всему миру английский! Не зря мы с мамой снарядили тебя в школу с английским уклоном.
А вообще‑то мне больше по душе испанский.
Да минует тебя чаша сия!..
Меня она миновала. Хотя, ни в чём не виноватого, в разные годы дважды допрашивали следователи на Лубянке.
Оба раза из меня вроде бы пытались выбить показания на двух человек, малознакомых, случайных в моей жизни. А на самом деле интересовались мной, поскольку я дружил с Александром Менем.
К счастью, тебе не понять с каким чувством я уходил, спускался широкой лестницей, после того как несколько часов
подряд мне то грозили, стуча вынутым из ящика письменного стола пистолетом, то льстили, то опять угрожали.
…Протягиваешь часовому подписанный на выход пропуск. Переводишь дыхание. Не за себя боялся. В те годы я жил с мамой и папой, старыми, больными. Если бы меня арестовали, они бы умерли от горя.
Умудренные опытом люди загодя приучили меня «чистить пёрышки». Это означало, что к обыску и аресту нужно быть готовым в любую минуту. Чтобы при изъятии бумаг и записных книжек там не могли найти опасные записи, номера телефонов подозреваемых в инакомыслии людей. Периодически всё это полагалось внимательно просматривать и сжигать.
Вот, что такое «чистить пёрышки».
Также полагалось помнить, что телефон может прослушиваться. Не только когда с кем‑нибудь говоришь, но и когда он просто стоит на столе, а ты беседуешь в комнате с друзьями. Конечно, бережёного Бог бережёт. Но жить в постоянном страхе… Однажды я удивительным образом почему‑то перестал бояться. Просто перестал бояться.
Мы были бедные родственники, они — богатые.
Раз в год мама заставляла меня, школьника, приезжать с ней к её троюродной сестре Анечке на день рождения.
Дверь всегда открывал муж Анечки — седой человек в костюме, со множеством орденов на пиджаке. На ногах его всегда красовались тапочки. Он был директором какого‑то крупного московского завода.
Из передней мы проходили в квартиру с красной мебелью, хрустальными люстрами и одним из первых в стране телевизоров.
Кроме нас, других гостей не было.
Мама вручала подарок величественной имениннице, и нас усаживали за накрытый стол. Директор завода тотчас водружал перед собой газету и набрасывался на еду. Мы же сперва произносили тосты.
В разгар пиршества включали телевизор, и я дивился появлению на его экране то черно–белого диктора, то черно–белого фильма.
— Как это они переносятся по воздуху сюда, в дом? — спрашивал я маму.
