В фойе во время антракта в цирке на Цветном бульваре к тебе подскочил бойкий бородач:
— Девочка, хочешь сфотографироваться с нильским аллигатором?
Я не успел вмешаться, как он уже усадил тебя на стул, водрузил на руки тускло–зелёного крокодильчика.
Тебе было три года. Я побоялся, что животное тяпнет тебя, но увидел: пасть крокодила заклеена прозрачной лентой скотча.
По окончании циркового представления я уплатил деньги, и мы получили фотографию.
Иногда, глядя на неё, я вспоминаю о вольно текущей реке Нил, о её поросших высокими пальмами островах, о белых цаплях, голенасто вышагивающих по отмелям.
Несчастный аллигатор с заклеенным ртом смотрит на меня с твоих рук, словно хочет о чём‑то спросить…
Один человек, одинокий, с детства и до смерти бедствовавший, вымечтал сказку.
Человека с измученным лицом вечного узника звали Александр Грин.
Сказка называется «Алые паруса».
Это очень нежное, может быть, одно из самых нежных произведений мировой литературы.
Мама пересказала тебе эту историю. Скоро ты и сама прочтёшь.
А я, наверное, уже не смогу её перечитать.
С некоторых пор между мной и этим любимым произведением встала завеса пошлости. Повсюду стали появляться дрянные кораблики с пластиковыми алыми парусами. Сначала в витринах магазинов, потом в школах, в летних лагерях для детей, затем — на вывесках пивных. С экрана телевизора про алые паруса запели певицы. Жеманно закатывая глазки и зачем‑то вихляя задом, без конца орали припев: «Алые паруса! Алые паруса!..» Словно им в попу выстрелили.
Обратно к первоисточнику сквозь эту завесу дряни мне уже не пробиться.
Недавно увидел в морском заливе виндсёрфинг с алым парусом, рвущийся к горизонту. Даже сердце защемило.
Этот длинный сосуд с широким горлышком пролежал на морском дне среди обломков колонн несколько тысячелетий.
Рождались и умирали поколения людей. Землетрясения и войны потрясали землю.
Амфора покоилась на дне.
Когда подводными течениями изнутри вымывало песок, в ней селились осьминоги, называемые в этих краях октопусами. Снаружи к её стенкам присасывались колонии моллюсков.
Что хранили когда‑то в ней древние греки — неизвестно. Может быть, зерно, может быть, вино. Или оливковое масло. Как амфора очутилась на дне? Думаю, не в результате кораблекрушения. Иначе подобных амфор было бы вокруг неё много. А она лежала в одиночестве.
До тех пор, пока её не заметил, проплывая в акваланге, житель прибрежного городка. Ныряльщику стоило большого труда вытянуть из зыбучего песка тяжёлое женственное тело амфоры и в объятиях дотащить до дома.
