Фиаско | страница 48
Внутренние органы человека — если рассматривать их изображения в аппаратуре — зрелище достаточно безличное и абстрактное. Но вид обнаженных трупов, вмерзших в азотный лед под слоем гелия, и особенно — их размозженных лиц, был таков, что Герберт предпочел избавить физиков от этого зрелища. У обоих мертвецов сохранились целыми глазные яблоки, что только прибавляло врачам волнений, так как слепота одного неизбежно решила бы вопрос об оживлении в пользу сохранившего зрение. Когда физики ушли, Терна сел на платформу со вскрытым контейнером; так и сидел, не говоря ни слова. Герберт не выдержал напряжения.
— Ну и как? — спросил он. — Который?
— Можно бы проконсультироваться с Хрусом... — в сомнении пробормотал Терна.
— Зачем? Tres faciunt collegium? [Трое составляют совет? (лат.)]
Терна встал, нажал на клавиши, экран послушно показал два ряда зеленых цифр с одной красной справа. Она предостерегающе мигала. Он выключил аппарат — как бы не в силах этого вынести. Хотел снова нажать на клавиши, но Герберт взял его за плечи и остановил:
— Перестань. Это ничего не даст.
Терна смотрел ему в глаза.
— Может, посоветоваться... — начал он, но не окончил фразы.
— Нет. Нам никто не поможет. Хрус...
— Я не думал о Хрусе.
— Знаю. Я хочу сказать, что формально Хрус примет решение, если мы обратимся к нему. Ему придется, он — главный, но это плохой выход. Кстати, обрати внимание, как быстро он исчез. Ждать нечего. Через час... нет, уже раньше, Каргнер уменьшит тягу.
Он выпустил плечи Терны, включил на пульте систему подготовки реанимационного зала, не переставая говорить:
— Тех, умерших, нет. Они не существуют, так же как если бы никогда не родились. Мы никого не убиваем. Воссоздаем одну жизнь. Взгляни с этой стороны.
— Прекрасно, — ответил Терна. Глаза его блеснули. — Ты прав. Это прекрасный поступок. Уступаю его тебе. Выбирай.
Возвещая о готовности, на стенном экране засветилась белая змея, обвившаяся вокруг чаши.
— Хорошо, — сказал Герберт. — С одним условием. Это останется между нами, и никто никогда не узнает. И прежде всего ОН. Понимаешь?
— Понимаю.
— Подумай как следует. После операции все останки пойдут за борт. Я сотру все данные в голотеке. Но мы оба будем знать, потому что не сможем стереть собственную память. Ты сумеешь забыть?
— Нет.
— А молчать?
— Да.
— И не скажешь никому?
— Да.
— Никогда?
Терна заколебался.
— Послушай... ведь все знают, ты сам сказал на совете, что мы можем выбирать...
— Иначе было нельзя. Хрус знал правду. Но когда мы сотрем данные, мы солжем, что этот человек имел объективные преимущества, обнаруженные нами только сейчас.