Восемнадцать машин плывут крыло в крыло, будто связанные. По надрывному гулу нетрудно определить: нагружены до отказа. Стоим на бруствере, прикрывая ладонью глаза.
— Ложи-и-и-сь! — кричит кто-то срывающимся голосом.
Поначалу слышится едва уловимый свист. Но вот он нарастает, приближается. Именно звук, словно тяжелый молот, клонит человека к земле. Преодолевая этот первобытный страх, высовываю голову из траншеи и вижу, как от плоскостей отрываются и, кувыркаясь, стремительно падают вниз овальные чушки. И почти тотчас упругая волна властно прижимает меня к стенке, забивает дыхание. Валятся, как подкошенные, деревья, громыхает сорванное с крыш железо, осыпается земля. Взрывы следуют один за другим. Кажется, еще один — и земля расколется на части и погребет тебя, ничтожно малую пылинку в этом хаосе.
Наконец наступает тишина. Выбираюсь из щели наверх, отряхиваюсь. Мир словно остановился в своем движении. Чувствую себя оглушенным и только по белым шапкам разрывов, возникающим в небе, понимаю, что наши зенитки продолжают пальбу. Но выстрелов не слышу.
Постепенно приходим в себя, силимся улыбаться, шутить. Чистимся. Сколько на нас пыли, грязи! Трудно узнать Елохина. Костюм испачкан, новенькие сапоги… Какая жалость!
— Эх, увидела бы меня сейчас жена… — растерянно говорит он, поправляя пилотку.
— Да уж не думал — не гадал, что придется вот так носом землю пахать, смущенно бормочет Алелюхин.
Аггей Александрович долго шарит в карманах брюк и, найдя табак, пытается свернуть «козью ножку». Но у него никак не получается: бумага рвется, табак рассыпается. Он чертыхается себе под нос. И тут нас разбирает смех. Ну и ну, бывали ведь и не в таких переделках, но головы не теряли, а тут… Впрочем, все объяснимо: в небе мы орлы, от противника не прячемся, сами атакуем, а на земле чувствуем себя безоружными и бессильными.
Из щелей выбрались Алелюхин, Шилов, Королев, Сечин… Нет Маланова. Комэск забеспокоился:
— Где Алешка? Разыскать!
А вот и Маланов. Однако вид у него… Костюм, будто корова жевала, Шилов начинает над ним подшучивать, и Алексей огрызается незлобиво:
— Погляди на себя, чучело огородное! Елохин крепко прижал к себе Маланова.
— Цел и невредим, ярославец? А мы уж думали, мил человек, что тебя где-то придавило…
— Да я бессмертный! — басит Маланов. — Хотя… — он наклоняется и поднимает с земли обуглившийся ребристый осколок. — Нд-а-а, такая штука стукнет по башке — и прости-прощай, родная!
