Все это, безусловно, сказывалось на настроении гвардейцев.
6 июня нам стало известно, что по приказу Николая II преображенцы должны идти пешим порядком в Петергоф для усиления охранной службы в летней резиденции императора.
Солдаты заволновались. То тут, то там стали собираться группы, слышался ропот:
— Если мы царю нужны — пусть везет. Сам небось не ходит!
— Говорят, Московский полк потребовал поезд, так сразу дали.
Дело, конечно, было не в каких-то двадцати пяти километрах, отделявших лагеря от Петергофа, а в том, что у многих уже вышел срок службы, а их в связи с неспокойным положением в стране и столице задерживали и могли снова бросить против народа.
По существовавшему в полку обычаю после вечерних поверок старослужащие кричали из палаток:
— На родину!
— Старше в полку нет!
— Пропадаю!
Возгласы означали, что задержка с увольнением в запас заставляет солдат мучиться, «пропадать» тут, в части, в то время когда уже надо быть дома.
Николаю II войска были необходимы для подавления рабочих выступлений.
Гвардейцы сетовали на свою судьбу. К обычным в таких случаях выкрикам добавились и новые:
— Пешком в Петергоф не пойдем!
— Поедем!
— А стрелять в народ не будем!
— Не бу-удем стрелять в народ!
— Пешком не пойдем!..
Никогда прежде таких категорических заявлений командиры не слышали. Напрасно пытались они хоть кого-нибудь узнать, солдаты изменяли голоса, а когда их спрашивали — молчали.
Однако стоило офицеру уйти из палатки, как вдогонку ему неслось:
— Не пойдем пешком!
— А стрелять в народ не будем!
7 июня, возвратившись с занятий, снова заговорили о том, чтобы в Петергоф не ходить, по рабочим огонь не открывать, в случае чего — забастовать. Большинство преображенцев возлагали надежды на Государственную Думу, рассчитывали, что с ее помощью получат наделы.
Другие возражали:
— Землю крестьянам не дадут.
— А Государственную Думу разгонят!
Однажды после вечерней поверки гвардейцы долго не расходились, собирались кучками неподалеку от передней линейки и продолжали оживленно обсуждать волнующие их вопросы. Перед палатками 2-го, а затем и 3-го батальонов скопилось особенно много солдат. Среди них были и семеновцы и артиллеристы. В центре находился гармонист. Он вовсю растягивал меха, кто-то сыпал частушками:
Моя милка шилом шила,
Топором лапшу крошила;
Рукодельная была,
Сарафаном пол мела!
Потом из толпы вышел ефрейтор Игнатий Бороздин и пустился отплясывать «Барыню».
Несмотря на этот взрыв веселья, в поведении солдат было что-то такое, что заставило дежурного по полку графа Игнатьева насторожиться. Он приказал им разойтись. Сначала Игнатьева будто и не слышали. Ему пришлось повторить свое требование несколько раз. Гвардейцы нехотя направились к палаткам. В тишине июньского вечера из конца в конец лагеря опять покатилось:
