Все мы напряженно ожидаем выхода ежедневной сводки командования вермахта; в которой нас непременно должны упомянуть, или же об этом налете никто не должен знать? Однако я немедля напишу письмо домой и расскажу о нем.
15 января 1944 г.
Вчера около полудня мы снова вели огонь, на этот раз по самолету-разведчику. Теперь они появляются очень часто. Однако ночью никаких тревог не было. Но введен общий запрет всяких отпусков. Вместо этого мы можем хоть каждый день ходить в Свинемюнде, если желаем. Необходимо лишь, чтобы при орудии всегда оставалось десять человек. Людей у нас теперь хватает. Но вскоре все изменится, поскольку с 20 января уходят ребята 1926 года рождения — они еще должны пройти курс в учебном лагере вермахта. Те же, кто уже прошел обучение в этом лагере, должны оставаться у нас до 5 февраля.
Вчера мои роскошные морские клеши, натянутые на деревянные распорки, лопнули по шву.[89] Теперь Энз, который уходит от нас в учебный лагерь, отдает мне свои, которые, слава богу, на меня натянулись.
Мук и Цицевиц снова через Штеттин благополучно добрались до батареи.
Что же должен означать запрет на отпуска? И что, собственно, происходит на фронте?
23 января 1944 г.
Вот и прошла еще одна неделя. В первой ее половине мы репетировали театральную пьесу. В среду была проведена генеральная репетиция, после нее, в четверг, должна была состояться премьера. Продолжалась она, к сожалению, или, наоборот, к счастью, всего пять минут, после чего прозвучал сигнал тревоги, и все кончилось ничем. Пьеса называлась «Адмирал Штихлинг инспектирует восьмую батарею», представляла собой нечто вроде пародии, командир, прослышав про нее, уже загодя был ужасно разъярен, но не мог ничего понять. И снова все пошло по-прежнему.
Пятница тоже стала для нас довольно напряженным днем. В первой половине дня мы писали классное сочинение на тему культура древних римлян. Мне кажется, я с ним неплохо справился. Во всяком случае, нам не было нужды вытягивать из Крёгера из Балтийской школы тирады и сравнения с Третьим рейхом, чтобы получить хорошую оценку. Это куда как больше любила незабвенная Дорис в Штольпе, старая шрапнель. Если подумать — то это просто ужасно, что мы должны были писать свои сочинения именно так, как этого хотел учитель, но не так, как хотели бы мы сами. Я бы хотел как-нибудь сам совершенно независимо ни от кого написать рассказ или повесть и выразить все так, как я это сам вижу и представляю. Должен ли я и в самом деле стать писателем? То обстоятельство, что я всегда получаю по немецкому языку «отлично», еще не значит, что я могу хорошо писать, я всего лишь всегда хорошо знаю, чего от меня хочет учитель, а потому и хорошо пишу сочинения. Но иногда все написанное кажется мне плохим и фальшивым. Порой так и подмывает писать правду, как это и должен делать истинный писатель. Во всяком случае, так я это себе представляю. Но делать это можно только тогда, когда человек совершенно ни от кого не зависит. Если нужен хороший пример, то вот он — выпускник школы зависит от учителей и должен плясать под их дудку. И я больше не верю в лозунг «Вы учитесь не для школы, а для жизни», который нам так часто цитировали. Ведь каждый день мы были свидетелями того, что мы должны учиться именно для учителя. То, чему мы должны научиться в жизни или же для жизни, учителя совершенно не заботит. До сих пор ни один из них не навестил нас на нашей батарее, около наших орудий. Да и что бы они стали делать, если бы их в такой момент застал налет авиации? Неужели и тогда Дорис стала бы восхищаться германскими свастиками?
