— Ну что ж, манеры кавалерийского полка, прибывшего на постой в городок Б., повесть «Коляска», Гоголь, — с удовольствием углубился он в рукопись. Бригадный генерал и его соратники: полковник с султаном в шляпе, толстый майор, тоненькие подпоручики и сидящий у них на руках прапорщик на Афанасия Петровича выгодного впечатления не произвели. Далее он отыскал свою выписку даже из первейшей редакции повести, где говорится, что с той поры «…как стал в уездном городке кавалерийский полк, всё переменилось: запестрели улицы, оживились; одним словом, всё приняло другой вид. Через улицу брёл уже не петух, но офицер в треугольной шляпе с перьями шёл на квартиру к другому поговорить о производстве, об отличнейшем табаке». Уравнение петуха с офицером и близость к ним глагола «брести», в отличие от мировой лингвистической мысли, сохранило Афанасия Петровича в полном равнодушии. Рассказ о специалистах этого подразделения по игре в вист, разыгрывающих полковые дрожки в качестве главного приза, — тоже. А вот Пифагор Пифагорович Чертокуцкий, что когда-то состоял одним из самых «…значительных и видных офицеров…», а ныне считался одним из «…главных аристократов Б… уезда…» и первым кандидатом на избрание предводителем дворянства, вызвал у Афанасия Петровича сердечное волнение. Чертокуцкому, правда, пристало оставить службу: «…то ли дал кому-то оплеуху, или ему дали её». Но былые офицерские успехи Чертокуцкого надёжно хранились не только на страницах повести, но и в памяти «…девиц Тамбовской и Симбирской губернии», что свидетельствовало о его полных способностях.
Ко всему этому, само человечье и дворянское изящество Пифагора Пифагоровича сильно впечатляло. Его речь и блеск, а также приличие, ловкость и поэтичность по неясной для Афанасия Петровича причине что-то слегка царапнуло в самих дебрях его души, хотя могло бы его душу в этом месте как раз и умаслить или размягчить хотя бы…
— Надо же, — принялся копаться уже в царапнутой душе Афанасий Петрович, — отслужил, так ведь ещё и в исполком двинет!? Такой простой?.. вразумительный!.. и показательный уже после отставки номер! — призадумался он и принялся искать другие виды и рода войск, чтобы ещё сильнее вооружиться поучительными жизненными фактами.
Воспользовавшись философскими раздумьями Афанасия Петровича над будущностями отставных офицеров и выисками давнишних столбовых дорог их дальнейшей статской карьеры, для справки известим наиболее любопытных читателей о том, что в освещаемом человеческими судьбами и полковыми нравами красном уголке персонал учреждения в дневное время обыкновенно поедал домашние обеды. По такой причине все воспоминания и размышления персонала учреждения в этом уголке традиционно, неизменно и, как правило, сводились к прикладной арифметике. По таблицам калорийности продуктов некогда моднейшей столичной диеты, что наконец-то докатилась и до уездного города NN, сотрудники беспрерывно считали всё и вся, а копейку каждую, как и калорию, остроглазо держали на грифелях разноцветных карандашей. Считали хлеб и самсу, пряники и пахлаву, колбасу ливерную и кильки, как в томатном соусе, так и совсем без соуса, а только в соку. Учитывали даже икру кабачковую, молоко кислое и даже такое что-то, что приносили в пол-литровых банках с собой из дому, бог знает с какими энергетическими возможностями, и что разглядеть даже чрезвычайно проницательной директорской доносчице Феньке Ляминович не существовало решительно никакой возможности. Фенька, или, как она сама себя почитала, Фелиция, всё это могла лишь старательно понюхать. Могла она ещё сделать из вынюханного продукта больше ни на чём не основанные выводы и представить своё субъективное заключение из ощущений генеральному директору. Думается, что после такого сообщения нашим читателям предельно прояснилось, что в красном уголке гастрономические ароматы присутствовали всегда, включая и неторопливо описываемые нами часы с ясными перспективами только в том, что трудовая смена у Афанасия Петровича завершится лишь утром.
