Все равно я не трачу эти деньги на себя. Все, что дает мне мать — и гораздо больше из моего кармана, — идет на оплату ее счетов и затыкание всяких дыр: сейчас многие пенсионные фонды находятся на грани разорения. О ней хорошо заботились как о вдове муниципального работника, когда пенсии были гарантированы и деньги имелись в наличии. Трудности начались после катастрофы, особенно когда город и штат разорились и федеральные средства перестали поступать в городские организации. В этом я не одинок — сейчас, наверно, тысячи людей в подобном положении.
Только сомневаюсь, что многие из них нашли такие же способы сводить концы с концами.
Что до моей легальной работы, то у матери есть все публикации моих фотографий, и она этим довольна. Они хранятся в моей старой комнате, куда я обычно захожу, взяв у матери деньги, и делаю вид, будто пользуюсь туалетом, хотя на самом деле проверяю сообщения от сети Резы. Мать поддерживает там прежний порядок. Моя старая раскладушка; мой старый письменный стол с фотоувеличителем. Доска объявлений, несколько афиш с оркестрами, которые я снимал и которых давно уже нет. И моя первая обложка в рамке со сфотографированным из такси городским пейзажем — сперва эта техника кружила головы.
И единственная фотография X, которую я сделал в пагоде в Бруклинском ботаническом саду. Там нет ничего стилизованного или притворного — она просто смотрит в объектив, нисколько не рисуясь, выражение лица теплое, но (я вижу это сейчас) чуточку сдержанное. Я сделал этот снимок три года назад, как раз перед тем, как мир полетел в тартарары.
— Не спрашивай почему, — сказала она, сообщая мне, что уходит. Ушла X через год после катастрофы.
Я храню эту фотографию в квартире матери, тут она никуда не денется. Все остальные я уничтожил.
Конечно, я показал матери свою квартиру. Бываю я у нее регулярно — примерно раз в месяц или когда вдруг почему-то захочется поехать в Куинс, как сейчас. Все еще не верится, что Эйяд мертв.
Выйдя из семейной квартиры, я останавливаю первое же такси. Это большая «тойота»-«шортгорнская корова» — вы называете ее «сиенной». В Куинсе чего-чего, а таксистов хватает.
Вторая половина дня используется для ускорения. Восстановление после излишеств прошлого вечера, предвкушение излишеств будущего — это у меня подготовительное время.
Прежде всего — разделить партию товара. Я никогда не вожу весь груз, потому что, если попадешься, лучше иметь меньше минимума, достаточного для обвинения в распространении наркотиков. Всегда вожу с собой несколько коробок от магнитных дисков. Отправляю Резе кодовое сообщение и жду ответа. Он уведомит меня о местонахождении таксиста — в его машине я спрячу «особый». Этого водителя, находящегося неподалеку от точки, которую обслуживаю, я вызываю, когда установлю контакт с клиентом и получу деньги. Отправляю водителю текстовое сообщение (его легче зашифровать и потому труднее проследить, чем звонок), он появляется с установленным количеством товара, готового перейти к покупателю, и они недалеко отъезжают. Клиент получает свою покупку, водитель несколько долларов, а я остаюсь в стороне. Операция для меня безопасная, для Резы — тем более. Рискует только таксист, а о таксистах никто не думает. С тех пор как Реза начал действовать, ни таксиста, ни товар ни разу не захватили КТЛ или полиция. Надежная система в эти ненадежные времена.
