Район Джексон-Хайтс в июне пахнет кардамоном и дизельными выхлопами. Арун высаживает меня именно там, где я сказал, даже не останавливает полностью машину; здесь он на знакомой территории и едет к успокоительному дыму и сексу (возможно, то и другое — любезность Резы).
Я дома.
Я устало тащусь мимо объявлений «Не приводите пьяных в магазин!» по знакомому участку краснокирпичных многоквартирных домов, напоминающих картонные коробки. Ни архитектурного своеобразия, ни радующей глаз зелени, только нагромождение из кирпича и раствора, муравьиные кучи для масс.
Поднявшись по лестнице к квартире ЗА, где живет моя мать, вспоминаю, что нужно послать сигнал подтверждения. Отправляю Принцу Уильяму фотографию бейсбольного мяча в перчатке принимающего. Она означает «сверток получен». Потом отпираю дверь квартиры.
Можно ли назвать запах пустым? Здесь целые годы не было жизни, только ощущение медленной энтропии, от которого по моим рукам бегут мурашки, а в желудке бушуют невыразимые ощущения. Жилище моей матери всегда чистое, аккуратное, все на своих местах. Однако, приглядевшись, увидишь пыль, скопившуюся в труднодоступных углах, обесцвеченные обои вверху возле вентиляционных отверстий, паутину вокруг трубок батареи отопления. Мать, как обычно, сидит на том же кухонном стуле, который подтащила к окну, выходящему на улицу, в тот день, когда умер мой отец. С годами она добавила туда кое-что, устроив для себя уютное местечко, — столик, блокнот с карандашом, спицы и пряжу. Но главное ее занятие — смотреть на улицу: будто часовой Тридцать седьмой авеню, она словно бы ждет, что отцовский грузовик с грохотом подъедет к окну и остановится, отец взбежит по лестнице как раз к ужину. Думаю, мать ни разу не готовила еду с тех пор, как я пошел в колледж.
— Ма, я дома, — говорю призраку на стуле.
Она медленно поворачивается, двигаясь всем корпусом. Это механическое движение, лишенное органической плавности. Смотрит, не видя, медленно протягивает руку в мою сторону так, что у меня перехватывает горло. Я знаю, что должен обнять ее и поцеловать, я сделаю это как почтительный сын, но, честно говоря, все это очень печально. Мать сгорбилась, иссохла, живет с каким-то туманом в голове. Когда я подхожу к ней, чтобы исполнить сыновний долг, мне бьет в нос какой-то лекарственный запах разложения, непохожий на душок бездомных, кислый дух замедленного медикаментами гниения. Старости.
— Как ты, ма? — Я беру ее за руку и целую в лоб.
