Так и вышло. За неделю до Нового года Таточка показала мне письмецо, которое Иван прислал ей на сотовый телефон. Он предлагал встретиться в кафе, все обсудить и попытаться наладить отношения. Я невероятно обрадовался, тем более что и Таточка была очень воодушевлена и вся светилась от счастья, хотя тщательно пыталась это скрывать.
Со свидания, впрочем, бедняжка вернулась потухшая, даже почерневшая. Я робко поинтересовался, как прошла встреча и как она себя чувствует.
— Больше всего, Ефим Борисович, я сейчас хочу принять душ. Если честно, Ваня стал настолько неприятным, что мне в первую же минуту захотелось сбежать. Не знаю, что меня удержало. Если б не наставления моих «колдуний», наверное, не стерпела бы, развернулась и ушла.
— Но что такое, в чем дело?
— Даже трудно объяснить. Он почти такой же, как был, когда возвращался на три дня. Думаю, вы помните.
— Конечно.
— И ведет себя так, будто это не он, а инопланетянин, который пытается играть его роль. Не слишком умелый двойной агент, постоянно совершающий досадные мелкие проколы.
— Но что же теперь будет, о чем вы договорились? Вы не поссорились?
— Не волнуйтесь, я держала себя в руках. Ваня придет послезавтра, он хочет со всеми нами поговорить. А вообще я вдруг поняла: от мужчин многого ждать не приходится. Вы ведь от кого произошли?
— От кого?
— Ефим Борисович! Вы знаете.
— От Адама?
— Конечно!
— И? Не понимаю.
— Что первое сделал Адам, едва только стал мужчиной?
— Занялся любовью с Евой?
— Нет, так он стал мужчиной. А дальше?
— Говори же!
— Он предал Еву! Стоило Господу поинтересоваться, с какой стати Адам наелся плодов с недозволенного дерева, тот моментально настучал на Еву: «Она дала мне, и я ел». Вот и скажите, имеет ли смысл доверять его семени?
Я засмеялся.
— Ну, Таточка, ты и выдумщица! Если уж цитировать Библию, то и женщин там поминают не слишком лицеприятно. У Экклезиаста. «Горше смерти женщина, потому что сердце ее — силки, и руки ее — оковы…» Что-то в этом духе.
— «Добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею…» Да-да… — печально улыбнулась Тата. Потом нахмурилась, долго-долго молчала и, наконец, тихо произнесла: — В Библии, Ефим Борисович, сказано: «Не обижай жену юности твоей». Такая вот неприятность — для Ивана. Не знаю я, как мне с ним говорить. И о чем.
Однако когда Иван пришел и объявил, что хочет вернуться домой и «все восстановить», — должен сказать, вид у него действительно был малоприятный и несколько вызывающий, я с трудом сдержался, чтобы не окоротить его, — Тата, вздохнув, согласилась.
