Такие мысли читал Данилин в тоне следователя, но делал вид, что ничего не замечает.
— Понимаете, какая штука, — говорил он, — мне кажется, что районный отдел недостаточно обратил внимания на некоторые очень странные обстоятельства ограбления. Пропали ценные вещи, но только те, что лежали на виду и которые было легко унести. Как будто грабители торопились. Но при этом они почему-то сосредоточились на моем кабинете. Вот там они уже не спешили, там они потрудились основательно. Перевернули все вверх дном, полный разгром учинили…
— Ну и что, вы думаете, из этого следует? — В глазах Бережного не читалось ничего, кроме скуки. Ну и еще, может, легкого презрения.
— Может, они искали что-то в кабинете?
Скука вдруг исчезла, зажегся какой-то не очень яркий, но все же огонек.
— А там было что искать?
— Нет-нет, не думаю… Если кого-то вдруг только не взволновали мои дневниковые записи или рабочие наброски всякие…
— А деньги? Деньги в кабинете хранили?
— Да нет… разве что заначка… тысячи полторы, что ли… Она, кстати, уцелела. Они ее не нашли.
— Полторы тысячи — это в какой валюте?
— В рублях, конечно! За кого вы меня принимаете…
Следователь не стал говорить, за кого он Данилина принимает, но продолжал с ехидцей:
— А говорите, полный разгром… Выходит, неполный… халтура… Полторы тысячи — это ведь тоже деньги… сколько раз пообедать можно… А компромата какого-нибудь в этих ваших записях случайно не было? В этих, как вы сказали? Набросках? Компры там ни на кого не содержалось?
— Да нет… разве что на меня самого — и то не в криминальном смысле. Можно мои примитивные вкусы в искусстве разоблачить… Я, например, Пикассо не люблю.
Данилин сразу пожалел о сказанном — следователь такого юмора не понимал и после разговора про Пикассо явно возненавидел Данилина еще больше.
Он смотрел теперь прямо перед собой и, видимо, боролся с желанием нагрубить по полной, может быть, даже выругаться матом. Но сдержался. Сказал почти вежливо:
— Хорошо. Я приму к сведению ваше сообщение. Хотя оно к картине преступления ничего не добавляет. А теперь извините меня, я очень занят.
Данилин тоже тогда извинился (хотя за что, спрашивается, за Пикассо, разве что) и направился к выходу.
А на работе Данилина ожидало вот что: он вошел в лифт и оказался там один на один с Ольгой. То ли она специально его поджидала — в былые времена бывала у нее такая манера, — то ли действительно такое совпадение дикое. И опять же, как в былые времена, она отработанным движением отправила лифт на самый верх, на седьмой.
