Если Второй испытывал при этом хоть какие-либо неприятные ощущения, то виду он не подал. Разве что чуть-чуть, еле уловимо, дрогнул в какой-то момент, когда, наверно, стало слишком горячо. Человек в халате поспешно отсоединил провода от маски. Подержал ее еще несколько минут прижатой, потом осторожно, медленно отнял. Под маской оказался слой чего-то белесого, неаппетитного, под которым черт лица было вообще не разобрать. Гример стал аккуратно, медленно снимать эту пленку, и под ней обнаружилось нечто уже похожее на лицо — только противоестественно бледное, будто мертвое. Теперь в ход пошли запасы грима и красок.
Глядя в зеркало, он будто рисовал портрет. Лицо Первого — на лице Второго. Недовольный результатом, человек в халате переделывал, исправлял… Заходил с одной стороны, с другой, подолгу вглядывался в зеркало. Его явно беспокоила верхняя губа: у Первого она была чуть крупнее, резче очерченной, чем у Второго, никакой грим не помогал. Тогда он извлек из чемодана несколько пар усов; приложил одни, потом другие, наконец сделал выбор. Получились невзрачные щеточки, нельзя сказать, чтобы очень уж шли они к этим двум лицам, вернее, теперь уже одному лицу, но проблема губы была решена.
Тем временем Первый и Второй сохраняли полную, нечеловеческую невозмутимость. Можно было подумать, что оба они страдают жестокой формой аутизма, настолько равнодушно смотрели они в зеркало прямо перед собой, не обращая ни малейшего внимания ни друг на друга, ни на гримера-художника. Как будто им было и вовсе неинтересно, что он проделывает с их лицами.
Минут сорок упорного труда, и вот они уже почти превратились в однояйцевых близнецов. Почти — все же какое-то неуловимое, но глубинное отличие сохранялось. И именно оно, наверно, не давало покоя мрачному типу в синем халате, который морщился, поджимал губы, ходил вокруг с такой гримасой, будто у него болели зубы. Щурился, всматривался в зеркало. Прикасался одной из своих щеточек к лицу то одного, то другого. Что-то в глубине глаз, в выражениях лиц, нечто внутреннее, проступавшее снаружи, не поддавалось причесыванию, приглаживанию, запудриванию.
Но все это можно было разглядеть, только как следует присмотревшись. А так — если бы кто-нибудь вдруг вошел в комнату, то увидел бы двух близнецов, безучастно сидевших на круглых стульях перед гигантским зеркалом.
Наконец человек в синем халате закончил работу, слегка пожал плечами, кивнул зеркалу, вроде раскланялся: дескать, сделал все, что мог.
