Авторитарный и коллективный человек средневековья в целом так и не стал рефлексирующим существом с «я» в качестве субъективного ядра, хотя это предполагалось христианским проектом и к этому все шло. Очертания европейской личности проступили именно благодаря ренессансному и протестантскому персональному опыту. Личность эта постепенно обрастает институтами, идеями, предпринимательскими и жизненными практиками, то есть современностью.
Новый человек, во-первых, форсирует рефлексивный барьер, растянутый между традиционным и современным обществами. Он все время соотносит свой внутренний мир с миром собственных поступков. Такого человеческого типа прежде не было, хотя такие люди, конечно же, были. Во-вторых, он относительно быстро, за два-три столетия (до конца XVIII века) проходит жесткий организационный тренинг или, как сейчас говорят, дисциплинарную революцию. Он усваивает себе новую, рационалистическую аскезу, долгое время так или иначе перекликавшуюся с аскезой религиозной. Эта антропологическая революция породила тренированную, цивилизационно вымуштрованную, привыкшую к методичному усилию популяцию современных европейцев и североамериканцев. В сравнении с ними традиционный индивид прошлого и настоящего выглядит как дитя, опекаемое родителями. Он решительно проигрывает им в центрированности, ответственности и нацеленности на инновации. Открывается новый ресурс истории, обеспечивший пятисотлетний современный (или модерный) цикл XVI-XX столетий.
Его первая фаза приходится на XVI-XVIII века. Это ранняя современность — время генезиса модерна, время складывания современного проекта. Он кристаллизуется во второй половине XVIII века. Личность, свобода, рациональность, кульминирующая в форме высокого разума, научное и социальное новаторство, закон и порядок, собственность, культура участия, вера в историю и в ее смысл — вот ценностные узелки этой паутины, этой картины мира, наброшенной на реальность. Кстати: человек — ценностно обусловленное и в этом смысле верующее существо. Я надеюсь, что это фатально.
На уровне деклараций и, возможно, чуть глубже, этот проект полемически заострен в сторону христианского, традиционного прошлого. Но на уровне интуиций и культурной семантики, культурных универсалий он представляет собой творческое переложение традиции на секулярный язык. Ранний модерн ищет и находит собственные эквиваленты базовых элементов традиции. Она служит ему заготовкой, поверх которой он наращивает свой, новый мир. Без подобной заготовки современность была бы невозможна.
