Если верен мой тезис, согласно которому без антропологической революции невозможен переход от эпохи к эпохе и если мы действительно, как пишут многие, вступаем или даже вступили в него (а для меня это именно так), то субъектом третьего осевого времени станет новый человек. Пока у меня нет для него имени. Сказать «постсовременный» — значит, ничего не сказать. Нужно, чтобы он хотя бы немного проклюнулся, и тогда, глядя на его первые побеги, мы сможем хотя бы предварительно, вчерне дать его латинское наименование: homo <...> Можно, однако, предположить, что он будет носителем нового экзистенциального (духовного) опыта, выразителем новой трансценденции — в противном случае бессмысленно говорить о третьем осевом времени. Каков будет характер этой трансценденции, можно только гадать. Вариант гадания: в ней в подвижном, диалогическом альянсе сложатся получившая новое дыхание и новое звучание традиция, задающая потребный наступающей эпохе онтологический горизонт, и позднесовременные практики себя, если воспользоваться языком Фуко. Реонтологизация бытия позволит человеку трансцендировать, перерастать себя и вновь выходить в пространство личности и свободы — за пределы захваченной попсой реальности. Новое всегда приходит с той стороны. Заодно процесс реонтологизации вытащит нас и из норы позднесовременного индивидуалистического одиночества, становящегося откровенно патологическим — в новую солидарность и, может быть, в новый — коммуникативный — разум, где 1+1=3 или 5.
Реонтологизация бытия идет навстречу релиберализации общества и человека. Под последней я понимаю возвращение к старому доброму либерализму усилия. В межэпохальном контексте новая-старая традиция и новый-старый либерализм, в сущности, делают общее дело: они возрождают чувство внутренней иерархии, которое должно дополнять формальное, внешнее равенство. Они — об одном. Кроме того, они сдерживают друг друга: традиция не позволяет либерализму превращаться лишь в набор политико-юридических инструментов и сохранять ценностную природу, а тот все время напоминает традиции, что она не должна поддаваться искушению пасти народы железным посохом. Кстати, подобная диспозиция уже наблюдалась в XVII–XIX веках. Сейчас она, разумеется, предстанет в новом виде — в постсекулярной и постидеологической форме взаимного обучения, как говорит все тот же Хабермас.
И последнее: новую эпоху будут создавать живые люди, которых будет тошнить от гламура. Их всегда меньше, чем
