— И что, сколько на твоем счету беличьих шкурок? На шапку-то настрелял? — Николай Михайлович явно оживился.
— Двадцать, — не без гордости выпалил Коля. Знает штабс-капитан, о чем спросить. Белка — зверек шустрый и мелкий, а чтобы шкуру не попортить, выстрел должен быть очень метким. Не зря же говорят: «он за сто шагов белке в глаз попадет».
— Фью, — Николай Михайлович уважительно присвистнул, — Хорошо, если так-то. А зверя покрупней брали?
— Раз довелось, — скромно сказал Коля, хотя это было самым главным в его жизни событием, — Прошлой зимой подняли из берлоги медведя, вот только у бати осечка вышла, так медведь-то едва нашу Белку не задрал. Пока батя ружье перезаряжал, я его на рогатину поднял, как здешние буряты. Еле успел батя, медведь-то уже рогатину поломал и почти ко мне подобрался…
— Так прямо и кинулся?
— Так ведь он того… задрал бы Белку нашу. А она у нас не просто собака — лучшей лайки во всем Иркутске не сыскать! И так весь бок ей располосовал, я месяц ее выхаживал…
— Хорошо, — кивнул чему-то своему Николай Михайлович, — Что еще умеешь?
— Ну… — замялся Коля, — Читать, писать, считать, само собой… Рисовать немного. Латынь изучал, географию, естествознание…закон Божий, — он лихорадочно перебирал в памяти свои гимназистские умения.
— Это, конечно, хорошо, — кивнул Николай Михайлович, — Но для целей моих не особо надобно. Мне достаточно уже ученых писарей сватали. Хм… топограф… стало быть, карты разумеешь?
— Немного. Больше пока срисовывать приходится те, что обветшали.
— А на местности по солнцу и звездам определишься?
— Могу, — Коля от облегчения широко улыбнулся, — Мы с батей за триста верст на соболя ходили, к самому Верхоленску. Это туда, на север. А на юг по льду Байкала до Энхалука доходили. И на Ольхоне нерпу били…
— А шкурки-то, поди, батя выделывал?
— Больше батя, — честно ответил Коля, — Белок позволял, а соболя — ни-ни, больно дорого ошибка-то встанет…
— И то ладно, — снова кивнул Николай Михайлович, — Верхом ездить умеешь?
— А как же! Здесь, по городу-то, это незачем, — Коля презрительно фыркнул, хотя на самом деле все бы отдал за своего коня, вот только держать его слишком дорого выходило, — А летом я с десяти лет на подпасках в табуны подряжался. Здешние буряты, они до коней страсть как охочи…
— Вот и славно. Сколько тебе лет?
— Шестнадцать, — Коля сначала хотел соврать: в конце концов, до семнадцати ему всего-то пара месяцев оставалась, но что-то в Николае Михайловиче было такое, что он нутром почуял — если соврать, он узнает. Обязательно. И лжи не простит, — Семнадцать в августе сровняется.
