— Ты права, — сказал он. — Останемся вдвоем! Нам больше никто не нужен.
И он тотчас же, без колебаний и угрызений совести, направился в библиотеку и убрал «Пощечину» на полку для второстепенных книг.
В следующий четверг состоялось очередное заседание комиссии Французской академии по премиям в области литературы. Как обычно, коллеги попросили Буазье назвать известную ему литературную новинку, достойную награды. На что он сказал небрежным тоном: «Пощечина». Этим жестом Арман, главным образом, хотел показать, что даже теперь, на пороге своего 86-летия и на вершине славы, он по-прежнему интересовался изменениями, происходящими в литературе. Арман полагал, что из всех собравшихся только он один удосужился ознакомиться с творчеством Дезормье. К его глубокому изумлению, Жан д'Ормессон[1] и Мишель Деон[2] выразили то же мнение. К ним присоединился и Жан Дютур[3]. Он сказал, что следует обратить особое внимание на этого «молодого автора», которого отличает «кошачья ловкость и острота хватки».
— Молодого автора! Молодого! — запротестовал Арман Буазье. — Я с ним недавно познакомился. Это кто угодно, только не «юное дарование»! Ему никак не меньше сорока лет! К тому же он несколько молодцеват и с такой гордостью носит пиратскую бородку!
— Внешность бывает обманчива, — сентенциозно заметил Морис Дрюон[4]. — Молодым писателем можно быть в любом возрасте. — Затем добавил дипломатично: — Вам же это знакомо, мой дорогой Буазье!
После чего перешли к повестке дня.
Вечером, возвращаясь домой после заседания в Академии, Арман пребывал в растерянности. От общения с коллегами его мнение поколебалось, он снова взял в руки книгу Дезормье, пролистал и нашел ее лучше, чем в первый раз. Однако это занятие имело для Армана второстепенное значение, и он не стал на нем долго задерживаться. На следующий день Жозиана Мишо сообщила ему по телефону, что первые экземпляры «Смерти месье Прометея» наконец поступили из типографии и Арман может выбрать день и провести в издательстве «Дю Пертюи» раздачу автографов. Жан-Виктор Дезормье, по ее словам, сделал это еще две недели назад. Она подчеркнула, что все сроки плана были соблюдены. Арман странным образом увидел в этой пунктуальности залог успеха.
С тех самых пор, как Арман загорелся желанием поскорее увидеть «истинное лицо» своего сочинения, он совершенно потерял покой. На следующее утро, в девять часов, он направился на улицу Корнель в издательство «Дю Пертюи», поднялся в кабинет, отведенный для неизбежной церемонии бесконечных автографов, и замер в благоговении перед экземплярами своего романа, которые стопками высились на тележках. Целых три часа он подписывал
